Омега, как и большая часть особей его статуса, был хрупким и грациозным, в данный момент облаченным в свободные белые штаны и такого же цвета футболку, с узкими бедрами, изящными руками, тонкими пальцами с аккуратным маникюром, покатыми плечами, выразительными ключицами и гибкой шеей, но назвать его заурядным не поворачивался язык. Люциус не шел – он плыл, окутанный ореолом своего искусного аромата и гладью ментальных витков, за мерностью которых скрывалась огромная сила. Омега не сидел – он восседал, его величественная осанка, расправленные плечи, ровная спина, чуть склоненная вбок голова, ножка, изящно закинутая на вторую – этот человек в настолько гармоничных пропорциях сочетал в себе высокородную доблесть и омежью изнеженность, что им можно было любоваться вечно, желать до изнеможения, но при этом так и не коснуться, боясь запятнать это божественное создание своей второсортностью.
И Коул Макмайер, пересиливая внутреннюю дрожь, которая не позволяла ему поднять глаз выше подбородка омеги, все-таки смог собрать крохи сил, чтобы взглянуть на лицо омеги, опять задохнувшись, но на этот раз тем жаром, который окатил его с головы до ног, словно срывая с него какой-то туманный полог. Узкий овал лица, светлая кожа, ни грамма румянца на щеках, но это не придавало внешнему виду омеги мертвенной бледности, наоборот, делало его словно сошедшим с мистической иллюстрации, запредельным, загадочным, завораживающим. Чувственные губы, нет, не пухлые, но и не слишком тонкие – идеальные губы с выразительным контуром, на которых все ещё лежала тень вежливой улыбки, которую невозможно было прочитать до исчерпания. Темная дуга бровей и кайма длинных ресниц с кокетливо завернутыми кончиками – высокородный во всем, даже в таких мелочах, которые не предопределяют использование косметики. Волосы омеги тоже были темными, точнее, черными, словно сама ночь, густыми, собранными в толстую косу, сейчас переброшенную через плечо, но даже это не помешало Макмайеру увидеть в них нити серебра, как серебряная же прядка спадала на лоб Люциуса, ещё раз доказывая его выскородность.
Да, природе показалось недостаточно того, что высокородные были безупречными генетически и ментально особями, и она отметила каждого ещё одним своим прикосновением, которое в медицине получило название трансцендентность. Каждый высокородный обладал каким-то особым отличием, которые было выразительным, зримым, явным, но при этом не объяснялось с точки зрения физиологии особи. В основном, это был цвет волос и глаз. Волосы, зачастую, имели вкрапления какого-то цвета, например, красного или золотистого на темном, черного или алого на белом, но, бывало, проявлялись пряди и других, более ошеломляющих цветов, например, аметистового, изумрудного, сапфирового или, как в случае Нойманна, серебряного. Кстати, о серебре в волосах высокородных Макмайер никогда не слышал, а о том, чтобы увидеть, и речи не шло.
Если же трансцендентность не проявлялась в цвете волос, то она отражалась в цвете глаз. Так, радужка глаз высокородных могла быть и алой, и желтой, и белесой, и даже той же, неординарной, аметистовой, изумрудной или же сапфировой, но с прожилками другого цвета. И глаза Люциуса были именно такими – сапфировыми, глубокими, завораживающими, с нитями того же серебра, которые тянулись от черного зрачка к кромке радужки.
Трансцендентность единична – вот что знал Макмайер, то есть высокородный мог обладать незаурядным цветом либо волос, либо глаз, но Люциус Нойманн… Коул резко опустил глаза, понимая, что он не способен выдержать прямой взгляд омеги более секунды. Да, Люциус Нойманн был битрансцендентом – только так Макмайер смог определить то, о чем никогда не знал, и которое, в принципе, считалось невозможным, по крайне мере, в системе дал-эйрин.
- Люциус… – начал альфа и запнулся, понимая, что он не может обратиться к высокородному не только на “ты”, но и по имени, но ведь, с официальной точки зрения, перед ним сейчас не высокородный, а омега Осозе, который сожительствовал с другим омегой и поэтому подпадал под категорию неблагонадежного.
Возможно, это тоже часть проверки, ведь, если он, и правда, должен стать цепным псом этого высокородного, ему нужно уметь не только правильно расценивать ситуацию, но и играть по правилам этого человека, который, похоже, в данный момент хочет скрываться под личиной отвергнутого члена общества, маскируясь под омегу с М-уровнем редукции. Значит, если это так, ему стоит подыграть Нойманну, дабы доказать свою надежность, более того, не поддаться инстинктам, продемонстрировав свою сдержанность и благоразумность, ведь, если его, и правда, выберут в услужение высокородному, ему придется постоянно усмирять свои альфьи инстинкты, особенно, когда этот омега потечет.
- Люциус, в этом году вам исполнится двадцать пять, поэтому, как омега Осозе, вы должны, - Коул посмотрел на дату рождения брюнета, подсчитывая в уме предполагаемые сроки, - хотя бы понести до осени, - пришлось окольцевать свою сущность ментальными витками, сдерживая её внутри, и эти порывы были непонятны альфе, ведь его разум был практически ясен, но тело и биополе не подконтрольно ему.
Сущность рвалась и вырывалась, медленно, но все-таки перебирая на себя контроль над его биополем, витки которого уже сейчас покорно стелились вокруг него, намереваясь, но все ещё опасаясь, потянуться к источнику более могучей ментальной силы. Раскаленная лава текла по венам, вызывая дрожь возбуждения во всем теле, от которой уже сводило его естество. Пришлось тоже закинуть ногу на ногу, слегка поморщившись – узел у основания члена пульсировал, посылая по телу первые волны томного гона, но Макмайер все ещё контролировал себя, уцепившись за мысль, что он просто не имеет права выйти из этого испытания для сущности и плоти безвозвратно проигравшим.
- Ох, инспектор, не напоминайте, - омега картинно закатил глаза, облокотившись о спинку дивана и подперев голову рукой, а Макмайеру оставалось только до скрежета стиснуть зубы, дабы его очередной выдох не выдал всю ту бурю эмоций, которую у него вызвал этот невинный взгляд.
Люциус был соблазнительным. Нет, этот омега очаровывал единым взмахом ресниц, что уж говорить о столь томном, раздосадованном вздохе, который явно не сочетался с загадочным пламенем огня в глубине его глаз. Нойманн его провоцировал, проверял его стойкость – это Коул понимал, ведь он – альфа, он – слабая особь, он – всего лишь муравей в огромном муравейнике под названием дал-эйрин, как понимал и то, что это испытание будет трудным. Да, чертовски трудным, учитывая то, что уже сейчас каждая клеточка его тела и сущности пульсировала желанием и страстью.
- Вы отметаете свой Долг, Люциус? – слегка прищурившись, пытаясь придать своему дрожащему голосу твердости и выразительности, спросил Макмайер, предполагая, что не может быть все так, как есть.
Высокородных ничем не обременяли и не обязывали, они были вольны в выборе партнеров и не зависели от запечатления, так что ситуация, сложившаяся вокруг Люциуса Нойманна, была более чем странной, и альфа никак не мог понять, что могло толкнуть высокородного, особь, которой были доступны все пути и блага, на связь с омегой с R-уровнем редукции, более того, на добровольное заключение в Осозе, которое вешало на него не только ярлыки, но и обязанности.
- Ну, что вы, инспектор, - слегка возмутился омега, обиженно поджимая губы. – Я, знаете ли, уже год накануне каждой течки обращаюсь в Центр Репликации, но, увы, - Нойманн раздосадовано пожал плечами, - мне так и не смогли подобрать достойного партнера даже для искусственного оплодотворения, - завораживающие глаза слегка прищурились, пронзительно, передавая сокрытое и невысказанное, смотря прямо на него. – Вы же понимаете, о чем я, инспектор Макмайер?
- Да, понимаю, - конечно же, Коул Макмайер понимал, если сказанное омегой, действительно, было правдой, ведь высокородные слишком почитали свою безупречность, чтобы сцепляться, а тем более запечатлевать, каждого своего партнера. История Силестии знала даже такой период, когда высокородные создавали пары только в своем кругу, стремясь сохранить чистоту генома, но это привело совершенно к противоположным последствиям – дети от таких союзов, как правило, обладали наивысшим уровнем редукции, после чего высокородные стали ещё более замкнутой кастой и ещё более придирчивы к своим избранникам. Но чего же хотел сам Люциус? Что скрывалось за всей это мишурой? И, наконец, какова же была его, Коула Макмайера, роль в столь витиеватой игре?