Болезненно прикусив кожу на пояснице омеги, что след сразу же налился багровым, Коул стал на колени, резко дернув бедра омеги на себя так, что тому таки пришлось принять коленно-локтевую позицию, уткнувшись лбом в постель. Теперь он не удерживал руки высокородного, и тот с легкостью мог его оттолкнуть, отползти, уйти от прикосновений, да хоть ногой его лягнуть, но Нойманн только ещё сильнее прогнулся в пояснице, оттопыривая попку, словно демонстрируя альфе свое обнаженное, заманчивое великолепие. А после Макмайер заметил взгляд омеги, брошенный на него из-под густой россыпи волос, жадный и затуманенный похотью, блестящий от вожделения и подернутый страстью, и его губы озарила улыбка предвкушения. Похоже, именно этого добивался Нойманн – не покорности, как он думал, а истинного, альфьего бунта, который сжег бы их обоих в неистовости жаркого, шального, безумного секса.
Он с силой смял ягодицы омеги в своих ладонях, разводя их в стороны, а после подался вперед и, словно играючи, лишь кончиком языка провел по влажной, блестящей от смазки ложбинке. И услышал стон. Такой проникновенный, пока ещё приглушенный, но уже сейчас выдающий то, чего желал высокородный. И Макмайер не смог отказать этому призывному стону. Нет, не потому, что своей ментальной волей высокородный приказывал ему не останавливаться, а потому, что это был Люциус – омега, которому он принадлежал целиком и полностью, отдав ему не только свое тело, но и свое сердце, и сущность, не пав, но умоляя своим рвением о запечатлении.
Омега был сладким и желанным. Коул ласкал его дырочку кончиком языка, скользя сильной ладонью по бедру брюнета, сжимая и отпуская, разводя ноги Люциуса ещё шире и аккуратно сжимая поджавшиеся яички, от чего Нойманн, похоже, получал бесстыжее удовольствие. Собственный член ныл и пульсировал, и альфа ещё более остервенело припадал к истекающей смазкой дырочке омеги, проникая языком в его тело.
Этот гон Макмайера был шальным и беспамятным. Кроме Люциуса для него не существовало никого и ничего – только удовольствие омеги, который уже сейчас был настолько раскрыт, горяч и влажен, что смог бы принять его член без подготовки. Но Коул медлил, с каждым разом проникая в его тело все глубже, лаская бархатные стеночки языком, собирая вязкую смазку губами и скользя пальцами по упругой, трепещущей плоти любовника.
Всего лишь мига хватило альфе для того, чтобы почувствовать, что в спальне они больше не одни, а после, руководствуясь инстинктами, прижать Люциуса к себе ещё крепче и зарычать, словно зверь, на того, кто, будучи в разы слабее его, был тем, кому он уже проиграл.
Эли плавно опустился на постель подле них – обнаженный, раскрасневшийся и прекрасный в ментальном ореоле любви высокородного. Омежка глубоко дышал, блестящими от вожделения глазами наблюдая за их любовной игрой, а после, медленно, то ли пытаясь органично влиться в танец их страсти, то ли все-таки опасаясь альфу в гоне, приблизился к Нойманну, потянувшись к нему, что-то шепча.
Коул негодовал. Его альфья сущность отчаянно противилась присутствию подле ещё одного омеги, того омеги, который имел больше прав быть с Люциусом, нежели он, но в то же время это было завораживающе настолько, что Макмайер застыл, жадно наблюдая за тем, как любовники сливаются в трепетном поцелуе.
Если между ним и Нойманном была физическая, продиктованная гоном и течкой близость, то близость этих двух омег была наполнена любовь и чувствами. Казалось, они понимают друг друга без слов в то время, когда ему нужно было наблюдать и пытаться чувствовать Люциуса, будучи неспособным принимать его ментальную волю своим слабым, незапечатленным биополем. Кажется, высокородный хотел, чтобы он принял Эли и испытывал к нему не меньшую страсть, чем к нему, но Коул так не мог, пусть омежка был красивым и соблазнительным. Просто Эли был его конкурентом, и ему, как альфе, было непросто с этим смириться.
А вот Эли, кажется, был совершенно не против. Мальчика выгнулся и заурчал, когда Нойманн одобрительно, но нежно, подстрекающе погладил его румяную щечку, а после Люциус приподнялся на руках, выгибаясь и открывая полный доступ к своему телу. Нет, не только для альфы, но и для омеги, который с завидной сноровкой лег под любовника, уцепившись своими тонкими пальчиками в его бедра и, облизнув пухлые губки, взяв член омеги в свой рот.
Коул был растерян. Жар гона снова отступил на второй план, уступая место ревности и собственничеству. Казалось, ему здесь не место. Его просто использовали, чтобы позабавиться. И тяжелый ком сдавил грудь, рассеивая те несколько ментальных нитей, которые он успел, руководствуясь их обоюдной страстью и желанием, сплести с высокородным. Омежки ласкались, отсасывая друг дружке и сплетаясь не только телами, но и ментальными витками, а он, альфа, сидел в стороне, наблюдая и рвано поглаживая свой член.
Возбуждение снова туманило разум, но Макмайер не мог двинуться с места, не решаясь или же ожидая позволения присоединиться, ведь это омеги были парой, а он – всего лишь альфой, которому, ради выгоды, позволили быть рядом. Ну и пусть так. Пусть ради выгоды и планов высокородного, которому от него нужны не его чувства и даже не его тело, а только его семя, способное зачать в нем новую жизнь. По крайней мере, лучше быть рядом с Люциусом так, как постельная забава и сосуд с семенем, чем не быть подле него вообще.
Макмайер прислонился к изголовью кровати, прикрывая глаза и все быстрее надрачивая член. Стоны и вздохи омег подыгрывали его воображению. Альфа то прикрывал глаза, чувствуя, как волны удовольствия пронизывают его тело, то открывал их, рассматривая омежек, которые уж сменили позу. Теперь Нойман нависал над мальчишкой лаская его дырочку языком, а омежка метался под ним, запрокидывая голову и цепляясь пальчиками за резной столбик, нетерпеливо вскидывая бедра и умоляюще шепча имя любовника.
- «Пусть и так», - уже в который раз повторил про себя Макмайер, надавливая пальцами на набухший узел и тоже выстанывая имя высокородного, словно тем самым пытаясь дать понять Нойманну, что он все ещё здесь и покорно ожидает, когда ему позволят приблизиться, чтобы отдать всего себя.
- «Инспектор Макмайер… Коул…», - отчетливо прозвучало в его голове в то время, когда биополе обдало жаром ментальной силы высокородного. И альфа распахнул глаза, затаив дыхание и не веря в то, что ему могло послышаться.
Люциус по-прежнему ласкал своего омежку, то убыстряя темп, то замедляя его, подводя мальчишку до грани и не позволяя сорваться в омут наслаждения, искусно подавляя его неистовство своей ментальной волей, но Коул чувствовал, что он нужен этим двоим, он нужен Люциусу, сейчас призывно выгнувшемуся ему навстречу, словно заманивая в ментальные сети страсти, узор которой мог доплести лишь он.
- Люциус… – прошептал Макмайер подаваясь вперед. Все мысли выветрились из его головы в тот миг, когда он снова коснулся желанного тела, осторожно положив ладони на точеные бедра. Омега, чувствуя его нерешительность, прогнулся ещё сильнее, заглатывая член любовника до самого основания, и альфа отбросил все сомнения, осторожно приставляя головку напряженного члена к пульсирующей дырочке, а после медленно, словно пробуя тело высокородного на вкус, входя.
Жар, узость и влажность. Эти ощущения накрыли Макмайера, и он застыл, не в силах двигаться. Омежьи мышцы сжимали его плоть так сладко, так трепетали вокруг неё, так тянули в глубину безупречного тела, что альфа окунулся в эти ощущения, чувствуя, как его собственное биополе, наконец, пульсирует в такт биополям обеих омег. А после, когда оргазм от одного ощущения проникновения был уж в паре секунд, Нойманн подался вперед и назад, вильнул бедрами и отрезвил его довольно ощутимым ментальным ударом, приводя в чувство и напоминая о том, что альфа принадлежит ему, высокородному, и только ему решать, когда Макмайеру позволено кончать.