Коул рыкнул в усмешке, чувствуя, как волны оргазма сходят на нет, а после сам подался навстречу омеге, начиная двигаться сразу же в шальном темпе. Да, пусть он принадлежит высокородному, но именно он, Коул Макмайер, сейчас обладает его телом, вбиваясь в упругую попку и трепещущую глубину по самые яйца. Это под ним стонет и дрожит омега. Это он ласкает Люциуса и задает ритм скольжению губ брюнета по плоти мальчишки. Это для него и под ним стонет Нойманн, так что не мешало бы вредному омеге заткнуться со своими повелительными замашками и просто получать удовольствие.
Сжав бедра Нойманна ещё сильнее, альфа в безудержном темпе задвигался в нем, наслаждая тем, как с каждым разом его член все жестче и резче, до самого основания, задевая простату и мешая собственные соки со омежьей смазкой, с хлюпающим, пошлым звуком входит в тело высокородного. Возбуждение и желание были слишком сильны, чтобы медлить, растягивать удовольствие или отвлекаться на ласки и прелюдии. Только жесткий, безудержный и шальной секс. Так, как и хотел Люциус.
Пару минут – именно столько понадобилось им троим, чтобы достичь вершины удовольствия. Сперва под ними заметался Эли, сотрясаясь в оргазме и жадно выкрикивая имя возлюбленного. После Люциус, окатив его мощной ментальной волной удовольствия и выплеснувшись в его ладонь. А потом и сам Макмайер, с рычанием вбиваясь в тело омеги, которое сжало его плотным кольцом мышц, и спуская свое семя в его глубину, чтобы за секунду до того, как в сразу же раскрывшуюся дырочку войдет узел, податься назад и устало уткнуться лбом в спину брюнета, слегка морщась от неприятной тяжести в распирающем узле.
Причина, по которой он не повязал омегу, хотя у него был шанс – вот о чем думал Макмайер, откинувшись на спину и раскинув руки в стороны, глубоко дыша. Скорее всего, потому, что этого не хотел сам Нойманн, но как-то это не вязалось с тем, о чем говорил ему высокородный. Может, Люциус разочаровался в нем, как в альфе или любовнике? Нет, в таком случае он бы не лежал на кровати подле омег, прислушиваясь к звукам их томного, скользящего поцелуя. Возможно, именно таковой была прелюдия у высокородных? Жгучая страсть, которая должна смениться нежностью и ласками. И снова – нет, судя по тому, с какой настойчивостью Нойманн опутывал своими ментальными нитями Эли, очевидно, распаляя в нем новый виток желания. В нем тоже поднимался жар, но его все ещё было недостаточно для очередного круга удовольствия. Слабый альфа – какой с него толк? Не достоин он, пусть омега и считал так, стать отцом ребёнка Люциуса. Что бы там ни говорили исследователи Центра Репликации, но на одном расчете невозможно построить даже постельные отношения.
Тонкие пальчики скользнули по низу его живота, и Макмайер вздрогнул, приподнявшись. Эли был рядом, жадно смотря на его альфье тело и соблазнительно покусывая нижнюю, и без того пухлую губку, словно что-то предвкушал. Люциус тоже был рядом, прикасаясь ладонью к его бедру и медленно, задумчиво скользя по нему.
- «Вот же ненасытные», - с ухмылкой подумал Коул, снова откидываясь на постель и предоставляя свое тело возбужденным, желающим его омегам.
Его ласкали в четыре руки, задевая пылающую кожу кончиками пальцев. Прильнули к его телу с двух сторон, вызывая мурашки возбуждения. Прикоснулись к его полувозбужденной плоти губами, начиная неторопливо ласкать. И Коул поддался этим чувственным ласкам, полностью расслабившись и окунувшись в ощущения.
Маленький ротик посасывал головку его члена – альфа ещё с первого раза понял, настолько умелым и старательным может быть Эли. Горячие губы касались его груди и живота, разжигая пламя – Люциус, оказывается, тоже может быть не только властным и требующим, но и нежным, хотя до этого подобное альфа замечал только по отношению к Эли. Два языка, горячих и влажных, скользили по его плоти, чтобы схлестнуться на вершине в страстном поцелуе, а губы поочередно окольцовывали член, вбирая его то до середины, дополняя удовольствие рукой, то до основания, в сладкой боли сжимая тяжелые яйца.
Коул словно плыл и растворялся. Удовольствие заполняло его всего, насыщало, качало на своих волнах, накрывало с головой, но не поглощало, оставляя сознание ясным, поэтому, когда сладкая ласка прекратилась, оставив после себя томное желание, Макмайер просто перевернулся на бок, подперев голову рукой, второй поглаживая член и с восхищением наблюдая за тем, что ещё пару часов назад казалось ему безнравственным и пошлым.
Эли сидел на коленях у Люциуса, доверчиво подставляя шейку под его поцелуи. Даже на фоне второго омеги мальчишка казался хрупким и беззащитным, словно созданным для того, чтобы его окружали лаской и заботой, чтоб его любили не так, как он, вбиваясь в его рот по самые гланды, а как Люциус, аккуратно и бережно лаская.
- Малыш, ты прекрасен, - с нежностью шептал Нойманн, скользя поцелуями по груди омежки, лаская бусинки его твердых сосков и вынуждая откровенно, доверчиво выгибаться в пояснице.
- Люблю тебя, Люциус… – на грани слышимости произносил омежка, раз за разом, прижимая острые коленки к боками брюнета и ерзая на нем, словно в нетерпении, но при этом не вульгарно, а изящно, соблазнительно, грациозно.
- Так люби, малыш, - проворковал Нойманн, приподнимая мальчишку так, что ему пришлось запрокинуть голову, дабы разделить выдох Эли со своим вдохом. – Покажи альфе, как омега может любить омегу.
Макмайер снова фыркнул: ему не нужны доказательства, чтобы убедиться в том, насколько искренни и глубоки чувства между этими двумя, - но, похоже, дело было даже не в том, чтобы показать или же доказать ему что-то, а в том, чтобы подвести его к чему-то.
Эли был прекрасен – кажется, Нойманн уже говорил об этом, а Коул мог только подтвердить незыблемую истину. Омежка плавно, упираясь ладошками в плечи брюнета, опустился на его член, приняв его сразу же и полностью, на шумном выдохе, и запрокинув голову в удовольствии. А Коул просто наблюдал. Сперва за тем, как Эли старательно двигается на плоти высокородного, то срываясь на крик, то снова переходя на шепот. Как Люциус поддерживает его, ловя ритм и плавно качая бедрами. Как оба омеги предаются страсти, но так и не наращивают темп, медленно раскачиваясь на взаимных волнах нежного, трепетного, чувственного удовольствия. Как двое сплетаются нитями любви и страсти, и первого в ментальных ощущениях альфы было больше, намного больше. Эти чувства переполняли его, насыщали и опутывали, словно привязывая, связывая и окольцовывая навеки. Неужели именно так, возвышенно, словно купаясь в теплых лучах, словно погружаясь в ласкающую тебя воду, словно шагая по жгущим, но не причиняющим боль углям, словно отдаваясь на волю ветру, ощущается запечатление?
Внутренний жар снова обволакивал его туманом. Омежки страстно целовались, осторожно двигаясь друг другу навстречу, а он, кажется, совершенно растворился в их ментальных волнах, руководствуясь только влечением и желанием. Сущность двигала его разумом и телом. Он шел на поводу ментальных нитей и собственных чувств. Своих чувств к Люциусу и Эли, которые были так непохожи, но при этом дополняли какой-то первозданный круг, делая его целостным и завершенным.
Люциус оказался в его объятиях. Его губы, которых он коснулся впервые, были сладкими, мягкими и податливыми. Его целовали в ответ, отдаваясь целиком и полностью. Тело высокородного трепетало, когда он осторожно овладевал им. А в его биополе нити двоих, сплетаясь с его, формировали центр запечатления.
Неважно – так считал Макмайер, медленно, но глубоко и ритмично входя в желанное тело любимого омеги. Главное, что Люциус, здесь и сейчас, в желании и страсти, в забвении и наслаждении, принадлежит ему. Главное, что омега отвечает ему, сперва сжимая его бедра, обнимая за поясницу ногами, а после позволяя забросить точенные ножки на плечи, чтобы входить ещё глубже и полнее.