Отсутствие зашиты матери (которой тоже доставалось от Гришема), а также полное ее безразличие, заставило Мэри действовать. Не дожидаясь открытых переломов и тяжелых сотрясений мозга, она сбежала из дома в возрасте четырнадцати лет, сбежала из Эпсона, а через три недели и из самого штата Теннеси.
Около трех недель она шла только вперед, напоминая себе, что с каждым шагом отдаляется от родного дома и от матери, и это придавало ей сил идти дальше, не думая о том, как сложится ее жизнь в будущем. Она просто шла, не имея ни цента в кармане, ни одежды на замену, ни знакомых у которых можно было остановиться. Когда голод ее слишком донимал, она стучалась в дома и просила еды. Кто-то давал в надежде ее больше не увидеть и тут же захлопывал перед ней двери. Кто-то (чаще пожилые старушки) приглашал ее к себе, кормили, и разрешал принять ванну, после чего дарили кое-какие вещи из тех, что оставались от давно выросших детей и конечно опрашивали ее: кто она, откуда и почему бродяжничает? Мэри всегда говорила правду, так как не видела причин для лжи. Ее слушали и качали от сопереживания головой, затем шли предложения позвонить в органы опеки бездомных детей (а однажды ей даже предложили остаться навсегда), но Мэри отказывалась, благодарила хозяев и спешила покинуть их дома.
Она голосовала на хайвэе у западной границы штата, когда перед ней остановился не новый, но ухоженный «Форд». За рулем сидел парень, не старше возраста разрешающего ему иметь водительские права. Мэри открыла дверцу у пассажирского сиденья и спросила, не подвезет ли он ее.
— Куда тебе, детка? — спросил парень, тщательно оглядывая ее с ног до головы. На нем были светло-синие джинсы, поношенные кеды, а также серая майка на тонких лямках, что не скрывала его костлявых плеч и крепких рук, явна привыкших таскать тяжести.
— Мне все равно. Куда вам — туда и мне.
Парень по-новому оглядел ее и, похоже, найдя ее привлекательной и вполне взрослой, одобрительно кивнул.
— Залазь. Но знай, я еду в Омаху. Тебя это устраивает?
— Вполне. — Мэри села и закрыла дверцу. Старый «Форд» заревел мотором. Звук был чересчур громким, что говорило о проблемах с выхлопной трубой. Парень вырулил на трассу и пристроился к заду грузовика с сеном.
— Меня Стенном зовут, но друзья меня называют Суйт. — Парень закинул левую руку за голову и теперь рулил только правой. Эта его самоуверенность очень понравилась Мэри, и она ему улыбнулась. Парень был вполне хорош собой, да еще казался очень самостоятельным. Одним словом: Мэри, впервые в жизни, готова была влюбиться.
— Я Мэри, — представилась она, и он тут же не упустил момента и сказал что у нее очень красивое имя, как и она сама. Банальный комплимент, но он очаровал девушку еще сильнее.
Он довез ее до фермы, где-то на юго-востоке Омахи. Стен предложил ей пожить у него какое-то время, чему она была несказанно рада. Отец Стена оказался вполне добрым человеком, а вот мать оказалась довольно подозрительной на ее счет. Мэри не сомневалась, что та видит в ней только голодранку, решившею устроить себе жизнь за чужой счет. Нет, такая девушка была совсем не парой ее единственному сыну. Примерно через неделю, мать Стена, наконец, высказала свое о ней и потребовала, чтобы она искала «простаков» в другом месте, а об ее «сыночке» пусть даже не мечтает. Услышать такие слова было очень обидно, а увидеть, что парень не стал перечить матери и заступаться за нее, было вдвойне неприятно.
Таким образом, Мэри вновь отправилась в путь, у которого пока что не было конца.
Ее скитания длились еще около двух месяцев, во время которого города сменяли другие, пока ее путь не привел к дверям приюта для девочек при монастыре. Приют стал ее вторым домом, по крайней мере, на следующие четыре года.
В один из начальных осенних дней две тысячи первого года, Мэри получила письмо от матери. Найти сама ее мать не могла, это говорило о том, что без помощи матушки настоятельницы здесь не обошлось. Сначала она хотела сжечь письмо, не вскрывая его, но после совета все той же настоятельницы, она решилась его прочесть.
Мать писала, что ей плохо без нее и просила (умоляла) вернуться назад. Тадеус Гришам, как оказалось, в это время был уже мертв — его убили копы. После чего Мэри сбежала, отчим полностью переключился на Инесс Рирдон — он избивал ее в каждый день, стараясь сделать из нее «послушную во всем жену». А однажды так разошелся, что избил ее до полусмерти, при этом, повредив ей позвоночник, от чего ноги ее матери отнялись и теперь она жила в доме для престарелых и инвалидов. Услышав дикие крики, соседи решили вызвать полицию только через два часа (наверно, когда стоны и мольбы Инесс уж слишком стали им мешать смотреть телевизор), после чего твердили журналистам, о том, что давно уже хотели позвонить в полицию, так как крики в этом «дурном» доме были слышны постоянно. На дельно последовавший вопрос, почему они все же не позвонили ранее, что могло бы помочь избежать трагедии, соседи не смогли дать путного ответа.