— Какие же вы все-таки молодцы! — похвалила его Феня; в глазах у нее вспыхнули слезы.
— Чего там, — засмущался Машенин. — Топнул ногой — жди, пока яблоко упадет.
— Феодосья Никифоровна права, — выскочил из-за стола Антушевский. — Это — победа! Предлагаю отмстить ее песней народных защитников!
И, не дожидаясь согласия, приятным баритоном начал известный марш народовольцев:
Его поддержали Норинская и Желабина:
Петр чувствовал: здесь надобна другая песпя — песня уверенности, силы пролетариев, а не жертвенности одиночек! Но такой песни он еще не знал, а потому пел со всеми вместе. Пел без слов.
7
Праздников Петр не любил — гáмно, толкотно, запойно. От истошного веселья некуда деться, оно просачивается всюду. Поначалу все идет тихо, пристойно. Потом на задах открываются кулачные бои. Бестолково слоняется народ. Сталкиваются извозчики. Цыганят бродячие люди. Трактиры и пивные подвалы настежь. А дальше, как в присловье: выпивши пиво — тестя в рыло, поел пироги — тещу в кулаки…
Вот и рождество разгулялось спозаранку. Сначала вышли славить Христа дети. На больших улицах им быть не велено, только на боковых и заставских. Мещанскую ни к тем, ни к другим не отнесешь: не парадная, но и не задворная. Поэтому городовые допустили сюда самых тихих и заморенных ребятишек. Не без корысти, конечно: половина наславленных копеек попадет к ним.
— Люди добренькие, дозвольте Христа прославить! — несется тоненький голосок. — Рождество твое, Христо-боже наш…
— Возсия мирови свет разума… — подхватывают еще несколько.
Так и царапают душу эти скорбные голоса.
Не дожидаясь, пока отправятся с тем же богомольные мужики и бабы, церковные певчие или кабацкие пройдисветы, Петр скрылся из дому. На улице спокойнее.
Была бы открыта Публичная библиотека или какая-нибудь из читален при газетах, отсиделся бы там. Так нет — святой день…
II тут Петр вспомнил: надо сообщить Филимону Петрову адрес Рядова. Разговор с Николаем состоялся в сочельник. Рядов обещал помочь с устройством Петрова на более легкое, чем в пилорубпом, место. И с комнатой — тоже.
На Таракановку лучше всего отправиться немедля, пока есть надежда, что Петровы не успели запраздничать.
Возле казармы в Саперном переулке играли плохо одетые малыши. У каждого в руках чашка. В нее попеременке надо поймать шар, скатанный из коровьих оческов. Неудачливый получает слюнявым пальцем по лбу.
У старших ребят иная забава: наклонятся, обхватив друг друга за пояс, станут цепочкой к дереву, на них чехардой напрыгивает ватага соперников — и «конка» трогается. Ей надо, не развалившись, добраться до уговоренного места. Не сумеет — все повторится сызнова. Доберется — «конкой» становятся «пассажиры».
Переговариваясь и хихикая, наблюдают за «конкой» девочки.
В сторонке на бумаге возвышаются окуски пирогов, сала, ветчины, ватрушек. Это рождественское подаяние, которое удалось собрать маленьким обитателям казармы. Над ними сидит безногий инвалид, завернутый в длиннополую фуфайку. Он-то и одаривает самых ловких и прыгучих.
В казарме тихо. Многие ее обитатели только-только вернулись из церкви и еще пребывали в доброте и смирении.
Наверх Петр подниматься не стал. Отправил туда парнишку.
Петров-младший не заставил себя долго ждать.
— С праздником, Василий Федорович! А я думаю: кто зовет…
— Да вот решил заглянуть. О работе сказать…
Филимон слушал Петра недоверчиво, но жадно. Руки у него дрожали сильнее обычного, глаза туманились.
Неожиданно от фонарного столба, из толпы, где своим ходом шла чехарда, послышался крик.