За три дня в платиново-белый цвет перекрасились все шестиклассницы без единого исключения. Мальчики научились завязывать галстук и собирать букеты – а чего там учиться, главное, чтобы нечетное число цветов! – но те же шестиклассницы тактично подсказали всем и каждому, что дверцу флипа перед Снежаной открывал не старший брат, не средний брат, не младший, не папа и не дядя. И, следовательно, ваши цветы лучше подарить, например, мне. У Снежаны парень уже имеется – судя по росту, десятиклассник, если вообще не первокурсник.
Авторитет Снежаны в два дня пробил крышу, а через неделю вышел на геостационарную орбиту, и в ее школу потянулись паломничества изо всех школ города.
Взрослые – особенно те, кто по службе имел доступ к материалам расследования “событий” – наблюдали за поднятой шумихой с откровенной радостью, подыгрывая изо всех сил. Неполживого недохакера даже не наказали за разглашение. На Снежану натравили корреспондентов; ее братья остались этим недовольны и кого-то настырного спустили с лестницы – этот скандал тоже раздули до небес.
А все потому, что через неделю, когда на орбиту для вступительного экзамена вышел уже и сам Змей, назначили первое слушание суда над зачинщиками и главными участниками “событий”. Так что лучше пускай детишки обсуждают любовь-морковь и крутят вечную подростковую “санта-барбару” – кто, с кем, когда? – чем проникаются подробностями показаний или деталями отчетов судебно-медицинской экспертизы. От подробностей тех взрослые блюют строем…
Изначально суд планировали закрытым. Выступил премьер по телевидению, комментаторы на сайтах новостей написали, что все, в общем-то, хорошо, и хорошо заканчивается… Отличившимся бойцам ОМОН торжественно вручили награды за спасение десятка цистерн со сжиженным пропан-бутаном…
Количество беглецов за одну ночь выросло на треть – и столица поняла, что замазывать не выйдет. Что эффект от скрытности ровно противоположный, и что телеящику больше даже те не верят, кто до сих пор верил.
Журналисты главной государственной газеты, правда, не успели притормозить маховик, и несколько трескучих пустышек о доблести-чести все же напечатали. Но какие-то подлецы насрали в форменную фуражку советского НКВД и положили благодарность перед входом в редакцию. Причем патрульно-постовая служба, даже сильно мотивированная секретными словами, клялась тринадцатой зарплатой, что никого всю ночь не видала. Камеры же видеонаблюдения, как назло, ветер залепил пожелтевшим кленовым листом – вот прямо все девятнадцать. Ну так осень же, чего вы хотите?
Пришлось перенести слушания в огромный концертный зал, самый центр города. И, по настоянию Петра Васильевича, вход объявили свободным. Безопасник хорошо знал, что до конца процесса дотерпят одни лишь родственники жертв, а огромной толпы уже на третьем-пятом заседании не будет – суд не цирк и не спектакль, суд вынимает нервы и душу похуже фильма ужасов; не любой вытерпит.
Но кое в чем просчитался даже герой-ликвидатор мятежа.
Отведенный зал, и правда, забили полностью – однако, и на улице и в сквере, до самого поворота на охотничий домик Паскевичей, люди стояли тройками – точь-в-точь, как требовал “закон о собраниях”. А от группы до группы отмеряли пятнадцать шагов – с той же угрюмой исполнительностью. Курили – с напряженной, злой аккуратностью складывая окурки в консервные банки. По приказу Петра Васильевича сотрудники осмотрели всю округу – на землю окурок не бросил никто. Ни один человек!
Подходивших одиночек прямо за рукава втягивали в образующиеся на глазах тройки, расстояние между которыми все также вымеряли шагами – только людей становилось все больше, и стояли уже не через пятнадцать шагов: через шесть, через восемь. Стояли молча – мужчины, женщины, ни единого ребенка или старика – пили воду из маленьких бутылочек, переминались, поправляли красивые куртки или потертые пиджаки, перебирали в пальцах платочки. Ни слова, ни выкрика, ни плаката, ни лозунга – напрасно в переулках парился ОМОН.
До “событий” просто двинули бы цепи, щитами выдавили бы людей с площади. Самых громких – дубиналом поперек наглой морды, руки за спину – и в сундук. А теперь Петру Васильевичу докладывали, что между собой ОМОНовцы говорят прямо: если соберется человек двести, разгоним-повяжем. Выйдет несколько тысяч – не полезем, нам тут майдан без надобности. А накопится хотя бы десяток тысяч – присоединимся!
Так что приказали вмешиваться сугубо по фактам нарушений, и винтить строго активных участников беспорядков – как их выдергивать из разъяренной толпы, стратеги, конечно, не расписывали.