– Лежер, а к чему вы про вино?
– К тому, что большая часть населения покупает вино в гипермаркетах. А там уже чилийское, аргентинское, австралийское вино – не сильно хуже, но куда привлекательней, экзотика же!
– И что?
– Комиссар. Вы сказали: “замешана вся планета”… Всю историю у человека сохранялась надежда, что хотя бы где-то может быть хорошо. В стране Офир. В царстве пресвитера Иоанна. На островах Ги Бразил. В затерянном городе Робура-завоевателя. На таинственном острове капитана Немо. В океане. В Шамбале. А теперь все уверены, что…
– Человечество, загнанное в угол? Как там у Оскара Уайльда: “Не стоит смотреть на карту мира, где не изображена страна Утопия”?
Де Бриак замолчал надолго. Альберт подошел к распахнутым рамам и долго смотрел на привычные красные черепичные крыши. Центр Парижа, эталонный город-картинка, экспортер положительных эмоций, фабрика радости, первейший и главнейший мировой конвейер любовной романтики. Увидеть Париж – и умереть!
Левее черные клубы дыма – там баррикады. Там пластиковые щиты, там водометы и лозунги. Там по брошенным бутикам шарят наудачу “новые апаши”, там под маркой полиции наперебой грабят квартиры бандиты залетные и местные; там исполняются мечты множества мигрантов – и, совершенно нечаяно, туристов.
Увидеть Париж – и умереть.
– Комиссар, а с чего началось в этот раз?
– В Лондоне убили очередного шпиона.
Лежер полистал страницы служебной сети:
– Опять русские. В формуляре причина смерти: balalaika.
– В смысле – снайперская винтовка Драгунова, эта их СВД? Или Владилена из Лагуны?
Лежер широко раскрыл глаза – в белесом полудне серые. Де Бриак, напротив, прищурился:
– Вы тут сейчас произнесли такую речь о глобализме, а сами даже “Лагуну” в детстве не смотрели?
– Я и сейчас не смотрю. Хватит с меня того, что на чтение подсел. Вот зачем вы подсадили меня на книжки? Жил бы себе, как мой друг в деревне, горя бы не знал!
– И что мешает написать рапорт? Перевестись куда-нибудь, где служба спокойней?
Лежер посмотрел на выгоревший небосвод середины августа. В середине августа за каких-то полчаса ясного утра вскипает полноценная летняя жара. К полудню небо снова по-июльски белое, и надежда только на клубящиеся по горизонту черные горы грозового фронта.
В середине августа улицы пахнут горячим асфальтом, бензином и мочой; на заборах плакаты “Евроединства”, заляпанные там и здесь помидорами или просто дерьмом. За гуманитарной помощью, за государственным пайком тянутся ленивые очереди. Стоять жарко, люди даже не ссорятся особо. Так, помянут недавнюю эпидемию да привычно ругнут очередное повышение цен. Обсудят очередное изменение правил начисления соцбаллов, поплюются тихонько – камеры же везде – и переступят вслед отоварившемуся гражданину.
Расписался – отлетай.
А еще говорят в очередях, что эпидемия не сама собой пришла – что принесли ее беженцы из Ливии, разбомбленной союзником по НАТО… Союзничек, merde! Что коварные русские шпионы уже завезли сто тысяч красных повязок – чтобы опознавать своих, коммунистов, когда начнутся уличные бои. Вяло, по жаре, возражают в очередях: уличные бои уже идут. Месье, да какое там! Разве это бои! Вот когда из Voronej, Omsk и Samara явятся kazaken, тогда мы все и узнаем, откуда в Париже bistro. Не слушайте, месье, из него историк, что балерина. Он потомственный клошар в трех поколениях. Вот именно, месье! Мой дедушка прятался в катакомбах еще от бошей! Так это дедушка завещал месье медную кружку и теплое место на паперти?
Альберт Лежер закрыл за собой рамы. Включил кондиционер, подошел к голографической планете и некоторое время словно бы мыл руки в призрачных финансовых потоках – компьютер послушно высвечивал ярлычки с цифрами, адресами, названиями плательщиков и получателей транзакций.
– Простите, комиссар. Я сказал глупость. С моими-то выслугой и опытом я легко найду место, где работа будет простой и понятной. Но я всегда буду знать, что совсем рядом, буквально за стеной, происходит… Вот это. И стена скоро рухнет.
Жестом Лежер выключил голограмму и улыбнулся самую чуточку печально:
– Мужчина должен идти лицом к ветру. А не подставлять ему афедрон, в тщетной надежде, что судьба не заметит столь удобного мяча для пинка… И столь удобной дырки для надобностей попроще.