Со стороны Николая в ход пошли колдовские доски и вращающиеся столы. В глухую полночь отец с сыном выходили на перекресток, чертили мелом тайные знаки и кувыркались. Чуча не отзывался. Однажды, когда вспыхивала и громыхала летняя, освежающая и расчетливая гроза, Николай забеспокоился:
— Я чувствую, худо с Чучей.
Как обычно, в бигудях и халате, Николай был похож на домохозяйку, только что заправившую бельем стиральную машину и ждущую по телевизору любимый сериал.
— Может быть, Чуча сейчас на Луне, — продолжал Николай, — С его способностями и доступом к лаборатории Главной космической академии наук, не исключено, что профессор исследует селенитов.
Сява почти каждый день едет на Соломенку. То едет, а то пешком от вокзала идет. Кругом стройки! А потом — ярусами, лестница в глубоком зеленом овраге, на гору взбирается. И посередке — ручей течет. Берега оврага травой-муравой покрыты. Между ярусами лестницы — ухоженные перебеги, аллеи со скамейками. Замечает Сява парочку, подходит и спрашивает:
— Вам серенаду спеть? — а он с гитарой туда ходит. Однажды ему ответили:
— Иди мальчик!
Дело было вечером. Темно. Сява огляделся — тихо, прохожих нет.
— Сейчас я покажу вам запил под Хендрикса!
И гитару принялся расчехлять. Повезло — есть ручей, можно смыть кровь. Неделю не появлялся в этих краях. Прошло время, забылось — осмелел, опять начал Чучу искать. Надо перебарывать себя. Трус тот, кто не борется со страхом.
Наверху лестницы — улочка затаённая, в тени деревьев. Стоит киоск, там продаётся съедобная всячина и очень вкусные жвачки хуба-буба. Почему-то в этом районе, и еще в огромном переходе возле станции метро Лыбедская. А так нигде больше в городе нет. Сява закупится жвачками на месяц вперед, потом ходит — наслаждается. Хочет натренировать себе челюсти как у бультерьера. Будет так — выйдет в сад, перекинет через ветку ремень, ухватится зубами и повиснет. А с такими навыками можно уже в цирк. В каждом городе есть цирк и нужны артисты. Но талантов — мало. Все в менеджеры подались. Умеют галстучки завязывать — навык, достойный палача.
Глава 2
О другом
— У тебя прическа-деган!
Так крикнул чумазый пацан, наверное клей нюхает. Вскочил в троллейбус, двери — пшшш и уехал. А Болсунов Андрей подошел к витрине магазина и поглядел на себя. Приличный молодой человек, в брючках выглаженных, в рубашечке на все пуговички под горло застегнутой, сверху розоватый жилетик — как всё правильно. А прическу он сам выдумал, называется — бутон. Одна парикмахерша была веселая и сказала напарнице, когда он из салона выходил: «Как детский горшок на голове!». Он вернулся и бросил одеколон в зеркало. И заплатил за убытки. Еще ненормальным назвали. Сами ненормальные. На прощание сказал:
— Интеллект ниже плинтуса.
И ушел с улыбкой.
Мать Андрея — владелица небольшой пекарни, а отец — живописец чудовищной силы. Уже пятнадцать лет он работает над полотном «Атеист в аду». Недра пещеры, острыми контурами сталактитов и сталагмитов полыхает зарево адского огня. Герой картины — молодой человек в очках и рваном костюме. Обороняется от чертей книжкой, где на обложке начертано — Дарвин. Черти подобны вставшим на задние лапы собачкам из цирка, но с обезьяньими хвостами.
Живут Болсуновы в доме на Ширме, где узкие улочки соединяются взаимно под немыслимо крутыми углами, а старые двухэтажные многосемейные домики теснятся теремами тех бедных людей, у которых одни валенки на всю семью. А у Болсуновых даже и валенок нет. Дом с башенками, на три этажа, не считая подвального. Вровень с нижним — густые, темно-зеленые кусты лжетсуи тисолистной, впрочем их благодаря забору не видно. С бетонного забора на улочку глядят длинные, взятые в защитную сетку, лампы. Хулиган да не разбий!
У художника Болсунова там большая мастерская. Всегда играет классическая музыка. Или современная танцевальная — когда творец танцует для вдохновения. Пожилой, седобородый человек пляшет один в мастерской, похожей на просторную теплицу для тропических растений, как в ботсаду. Вместо крыши — стекло, вместо стен — тоже, но иное, с другой стороны не видно. Такова уж скрытная природа. Никто не должен видеть, как творит мастер. Картины вынашиваются, словно дети. Зародыши мерзки, поэтому и скрыты до урочного времени. Машут руки, дергается клочковатая борода, музыка играет. Запыхавшись, хозяин берет кисточку, смешивает в палитре краску и наносит на полотно точный мазок. Еще одна тень на пятом чертике. Следует опустошение души. Месяц-другой художник Болсунов будет копить вдохновение.