«Солнце вечное окно в золотую ослепительность» — это звучит у меня весь сегодняшний, очень жаркий, день, Солнце — соль, sol–sal.
Солнце замещается солью в священных обрядах, солью очищается жертва. Вкус солнца — горько соленый, как у моря, а запах, как у горьких трав, растущих на сухих скалах. Чабер более солнечная трава, чем влажные розы. Вот, что думал я, сидя на могильном камне, растирая и нюхая травинки полыни.
Вот я на месте моего отдыха. Здесь невозможно не восстановиться — солнце, воздух, обилие горных потоков и поднимающиеся снизу ароматы леса и дальних лугов.
Я люблю также и низы и долины, но бесконечно меньше и иначе — вероятно, как любят грех, люблю тепло, «изобилие плодов земных». Здесь же аскетическая скудость.
Мне хотелось найти дорогу к тому голому хребту, что возвышается за лесом. Сегодня я был на этом хребте. Подъем километра три и я подошел по тропинке к гребню: вся Савойя с ее вершинами и хребтами была передо мной.
А у подножья, проходя среди полян, залитых солнцем, обставленных редкими соснами, я заметил остатки каких–то стен, фундамента, груды камней. Они сразу показались мне какими–то таинственными — потом я узнал, что это остатки римского лагеря.
Сегодня я совершил хорошую прогулку. Сначала подъем был довольно скучный — едва заметной тропинкой по известковым осыпям, среди редкого низкого соснового леса; правда, были утешительные события — почти из–под ног выпрыгнул заяц, встречались кусты барбариса, отцветающего шиповника. Я шел потихоньку, читал утреню и часы про себя, присаживался. Поднимался часа два, пока добрался до перевала: сразу все изменилось. Слева — маленькая деревушка вокруг церкви, справа — прекрасные луга, а прямо, за перевалом — безмерный вид на горы, полосами и пятнами покрытые снегом. Кругом совсем близко — разорванные, зубчатые скалы. Ниже — зеленые склоны, лес, а главное, над всем этим — необыкновенный снеговой воздух и абсолютная тишина. Только снизу доносился шум речки, да где–то под камнем булькал невидимый ключ. Я долго сидел, наслаждаясь тишиной, горами, запахами. Рядом со мной цвели бессмертники, но такие, каких я не видал раньше — голубые с темно–фиолетовой серединкой. Внизу цветов совсем не было, а здесь на высоте — такое изобилие, как будто они рождаются не из земли, а из воздуха и солнца.
И я подумал — вот чем горы хороши — в них, как в общении с мудрым человеком, впитываешь в себя свежесть, ясность, спокойствие — качества, происходящие от высоты.
За эту поездку я очень оценил суровую живописность Корсики; очень характерны для нее серого гранита скалы вперемежку с непроходимым кустарником — знаменитое «маки». Изредка у дороги деревья — оливки и эвкалипты; это дает пейзажу какой–то очень сложный рисунок, сухой и острый. А потом все время море — на горизонте, внизу, в виде бухт, разделенных длинными грядами скал, далеко выходящих в море — на них круглые сторожевые башни, где прежде зажигали костры во время опасности.
После трех дней непрерывных разъездов по острову (крестины давно родившихся детей и отпевание давно умерших русских людей), я провел сегодня истинно блаженный день. Встал — только поднималось солнце. По пыльной дороге к морю. По обеим сторонам дороги — широкие каменные стены (из–за которых в романах и в действительности местные люди творят свою vendett'y); потом полем, поросшим полынью — до пляжа. Розоватый песок, крупный как гречневая крупа; бухта тихая, тихая, вода стеклянная и прозрачная, деликатно плещет в берег; белый маяк отражается весь в заливе. Ни души. Воздух еще холодный, и потому вода кажется очень теплой.
И вот какая у меня была мысль, когда я грелся на песке в купальном костюме — я совсем не чувствовал себя священником. Как много значит костюм! Все же, такое «несвященническое» самочувствие у меня бывает редко; почти сплошь, с легкостью и удовлетворением, я чувствую себя священником и когда, вот так, выхожу из этого чувства — всегда упрекаю себя.
В общем я очень рад, что поехал. Я никак не думал встретить здесь нечто, что может меня так взволновать и удивить. Ривьера меня мало трогает, а Корсика кажется настоящей, близкой. Пустынность ли ее, дикость ли и суровость, гранитные ли скалы и пахучие травы и кустарники? Может быть, близость ее пейзажа к Синаю, Палестине? Во всяком случае — частицу своего сердца я здесь оставляю.
Сегодня я долго пробыл на Pierre Plate. Было очень хорошо — тихий голубой день. Я грелся на солнышке, прислушивался как переливаются колокольчики где–то далеко в долине и временами испытывал необыкновенные чувства — «для сердца новую вкушаю тишину». И действительно — тишина удивительная — и кругом, и та, что водворяется в душе. Я пробыл там до самого захода. Сначала долины наполнились как будто розовой пылью, а дальние горы все оставались солнечными. Потом и они потухли, стали лиловыми, а долины голубыми. Уже чувствуется осень — цветов почти нет, трава объедена козами, и листья посветлели, хотя желтых еще нет.