Отвечаю, что князь Московский со всеми своими подвластными не ненавидит, а наоборот любит воспитание умов и свободные искусства и науки (le facolta' liberali) и покровительствует им; так как по природе omnis homo scire appetit («всякий человек стремится к знанию») и никто не может любить невежества; что же касается страха перед новшествами, то (в этом отношении) достаточно запретить общение с чужеземцами.
Князь скорее даже любит пособия (средства), ведущие к наукам, если может получить их легко без ущерба для своего авто{39}ритета посредством людей ученых и влиятельных, как мы это видели выше, в пункте 5-м, на примерах Максимилиана монаха и Юрия казначея, которые, ради своих знаний, были призваны князем и пользовались его милостью. Что же касается того, будто он, будучи невежественным, желает казаться ученейшим сам более, нежели иметь при себе начитанных и искусных людей, способных давать ему добрые советы и притом против латин, то я не могу поверить, чтобы это действительно было так.
В чем же причина отсутствия там всякой словесности?
Отвечаю, что с того времени, как москвитяне вышли из рабства татарского (чему едва минуло 200 лет) они, будучи хитры и обманчивы, начали сразу мерить все на свой ум и относиться подозрительно ко всем другим нациям, кроме греков, и воспретили общение с ними, потому что опасались быть всеми обманутыми, так что поддерживались сношения с одними только греками, которые ими считались необходимыми для дел религиозных. Но так как в настоящее время греки не занимаются ни искусствами, ни науками, так что они сами — слепые и вожди слепых, то каковы были учители, таковыми же свойственно было стать и ученикам, (то есть) грубыми и необразованными. И это не диво относительно столь отдаленно живущих народов, как скоро тоже самое случалось даже с другими, столь близкими к латинам и грекам. Да и сами римляне оставались более двухсот лет без сколько-нибудь значительной словесности. И даже первые творцы ее, греки, и те ее совершенно утратили. Сверх того и язык наш настолько труден, что даже и среди латин редки говорящие на нем в совершенстве. Вот почему, хотя бы какой-нибудь грек и добился познаний в чем-либо, тем не менее нечего опасаться, чтобы он мог обучать этому москвитян, за незнанием языка, которому он не будет в состоянии научаться.
Итак, невежество москвитян происходит не из ненависти или запрещения наук, а от невежества их учителей, от трудности языка и подозрительности их к тем, которые могли бы научить их.
3) О сохранении благосклонности и о том, как заслужить награды.
Так как причиною милости являются не одни языки, науки и словесность и не одно уменье рассуждать о государственных вопросах, но и восхваление государя, если он того заслуживает, то у нас, поэтому, не будет недостатка в темах в похвалу современным и древним великим князьям, как в прозе, так и в поэзии, и в частности в одной стихотворной форме, никем еще не {40} примененной (кроме разве одного Овидия, насколько можно предполагать по некоторым его выражениям), а именно в стихах на нашем языке, но по образцу и по метрике латинским, что мне удавалось выполнять не дурно. А с дозволения государя иногда можно будет еще представить и на сцене некоторые подвиги их святых и князей.
И, наконец, для того, чтобы государь был принужден вознаградить чем-либо старания, Юрий указал способ к тому в похвале брату Товию, правителю Венгрии, где говорится:
«Кроме того, никто не смотрел прилежнее его за доходами царства, никто не сдавал выгоднее на откуп подати, копи, пастбища, соляные варницы, никто не придумывал тоньше способов собирания денег. Этим одним приобретается у царей вернейший залог благодарности: так что и король Иоанн признавался, что он царствует благодаря особенной деятельности этого мужа» [38] и пр.
Итак, этот пример в том, что в нем есть хорошего, будет служить (и нам) образцом для подражания, насколько окажется возможным для слабых сил. Впрочем, для того, чтобы быть в состоянии во всех сказанных вещах держаться всегда средины и чтобы, желая восхвалять, не казаться льстецом и из советника не превратиться в судью всеми ненавидимого, требуются благие наставления и инструкции вашего высокопр-ства, преподававшиеся уже другим в подобных же случаях, каковых (наставлений) я и буду ожидать от вас со смирением и мольбами даровать мне их для успеха моего дела. Кроме того, буду оберегаться внушать государю что-либо кроме того, что прежде всего клонится к славе Божией и что не было бы предварительно хорошо обдумано, дабы не причинить вреда подданным или вызвать в них отвращения.