Но все это возможно только при смелости власти и при покорности общества и народа. И здесь-то является с полной ясностью спасительность Самодержавной мощи, в частные интересы различных классов общества не запутанной, а свободно относящейся с высоты Престола к неизбежному в жизни хаосу интересов, мечтаний и страстей. Здесь-то видно, до чего благодетельно то чувство, которое в Манифесте Царском выразилось в словах: «Охранять Самодержавие от всяких на него поползновений».
Действительно, либерализм, простертый еще немного дальше, довел бы нас до взрыва, и так называемая конституция была бы самым верным средством для произведения насильственного социалистического переворота, для возбуждения бедного класса населения противу богатых, противу землевладельцев, банкиров и купцов, для новой, ужасной, быть может, Пугачевщины. Нужно удивляться только, как это могли некоторые даже и благонамеренные люди желать ограничения Царской власти в надежде на лучшее умиротворение России! Русский простолюдин сдерживается гораздо более своим духовным чувством к особе Богопомазанного Государя и давней привычкой повиноваться Его слугам, чем какими-нибудь естественными свойствами своими или вовсе не воспитанным в нем историей уважением к отвлеченностям закона. Известно, что русский человек вовсе не умерен, а расположен, напротив того, доходить в увлечениях своих до крайностей. Если бы Монархическая власть утратила бы свое безусловное значение и если бы народ понял, что теперь уже правит им не Сам Государь, а какими-то неизвестными путями набранные и для него ничего не значащие депутаты, то, может быть, скорее простолюдина всякой другой национальности, русский рабочий человек дошел бы до мысли о том, что нет больше никаких поводов повиноваться. Теперь он плачет об убитом Государе в церквях и находит свои слезы душеспасительными; а тогда о депутатах он не только плакать бы не стал, но потребовал бы для себя как можно побольше земли и вообще собственности и как можно меньше податей…
За свободу же печати и парламентских прений он не станет, слава Богу, драться, подобно фразёру французскому – работнику.
Повиновение русскому человеку (мы говорим человеку русскому вообще, а не одному простолюдину), в случае конституционной реформы, перестало бы нравиться, как нравится еще оно ему теперь.
При конституции и нигилистам гораздо легче было бы вести свою проповедь среди молодых земледельцев, мещан и фабричных; а людям порядка и преданий труднее было бы им противодействовать. Воспитывать наш народ в легальности очень долгая песня; великие события не ждут окончания этого векового курса! А пока народ наш понимает и любит власть больше, чем закон. Хороший «генерал» ему понятнее и даже приятнее хорошего параграфа устава. Конституция, ослабивши русскую власть, не успела бы в то же время внушить народу английскую любовь к законности. И народ наш прав! Только одна могучая Монархическая власть, ничем, кроме собственной совести не стесняемая, освященная свыше религией, благословенная Церковью, только такая власть может найти практический вывод из неразрешимой, по-видимому, современной задачи примирения капитала и труда. Рабочий вопрос – вот тот путь, на котором мы должны опередить Европу и показать ей пример. Пусть то, что на Западе значит разрушение, – у славян будет творческим созиданием… Народу нашему – утверждение в вере и вещественное обеспечение нужнее прав и реальной науки! Поменьше прав и поменьше податей; поменьше школ и побольше церквей и монастырей; поменьше кабаков и побольше хороших больниц; поменьше судебных любезностей и побольше «земли», где можно и когда можно. Побольше местного самоуправления с мужицким оттенком в уездах и побольше отеческого самоуправства в высших сферах власти. Только удовлетворяя в одно и то же время и вещественным, и высшим (религиозным) потребностям русского народа, можно вырвать грядущее поколение простолюдинов из когтей нигилистической гидры.