Когда я в первый раз зашел в этот зал, то мне показалось, что скоро должно начаться какое-то заседание: иллюзию портили только разместившиеся и в этом зале солдаты. Кого только не приводили в эти дни арестованными в Думу! Попадали в Думу и министры, и лица свиты Государя, и просто генералы и офицеры. Встречались здесь и губернаторы, директора департаментов и врачи. Встретил я тут генерала Дашкова, интересовавшегося, главным образом тем, какой он тут получит завтрак. Его отпустили очень скоро. Дольше просидел харьковский губернатор Келеповский, которого привели в Думу из гостиницы, где он остановился. Ему пришлось переночевать на стуле в Думе. В коридоре встретил я директора императорских театров Теляковского, которого только что привели солдаты. Был арестован, но сразу отпущен из Думы мой свояк, Снежков, растерявший при этом свои калоши и долго не могший этого забыть.
Не было никакой градации положения, по которой распределяли бы арестуемых. В Думу привели, например, и управляющего домом, где мы жили, за то, что у него оказался пустой стакан от неприятельской шрапнели. Его сразу освободили, но тем не менее, по дороге он успел получить несколько тумаков, и ему надорвали ухо. Вообще, подавляющее большинство арестованных освобождалось сразу же, и они уходили домой, пробыв в Думе от получаса до двух-трех часов. Иных проводили прямо в Приставскую часть, и здесь им выдавался пропуск в Думу, который и давал им безопасность. Другим приходилось ждать, пока до них не приходила очередь. Некоторым не везло — их приводили в Думу по 2-З раза. Генерала Бема привели в первый раз просто как генерала, а во второй раз «по недовольству» на него солдат-саперов за то, что производя инспекторский смотр их батальона, он остался чем-то недоволен. Другого отношения к батальону у него не было, ибо он служил в Центральном Управлении министерства. Конечно, его и теперь освободили. Среди арестованных попадались глубокие старики и больные, которые и освобожденные оставались в Думе, ибо уйти домой пешком они не могли, особенно в той давке, которая была в Думе и около нее. В числе их помню, например, Пантелеева, бывшего директора училища. При мне привели Горемыкина, который сразу присел в уголке. Я хотел к нему подойти, но стоявшие перед ним два вольноопределяющиеся скрестили шашки: оказывается, Керенский запретил кого-либо подпускать к нему.
В это время мне передали просьбу помочь освобождению Кочубея, почему я пошел в комнаты Временного Комитета. Здесь тоже было много народа, но все-таки меньше, чем в других помещениях. Почти все здесь находящиеся были причастны Думе. И здесь был такой же хаос, как и всюду. Звонили телефоны, но разговоры по ним шли далеко не государственные — все больше разные лица просили оградить их и их жилища. И разговоры между членами не производили впечатления важности. Во всяком случае, чувствовалось, что не отсюда направляются события, и что судьбы России будут решены не здесь. Керенский, к которому я обратился с просьбой о Кочубее, попросил меня пройти в Министерский павильон и выяснить, кто вообще там сидит. С трудом пробравшись туда через битком набитый коридор, я получил от дежурного по павильону офицера список находящихся у него под стражей. Всего их было около 30 человек. Некоторые из них были потом привлечены к уголовной ответственности, большинство же было освобождено в ближайшие дни.