Вообще, нужно сказать, что в войсках шла большая неразбериха. Одному из членов Думы пришлось говорить в Литовском полку, считавшемся тогда одним их самых революционных. И вот, после его речи в одной из рот к нему обратились с просьбой благословить их на новую жизнь. Фельдфебель снял ротный образ, рота — больше 1000 человек, опустилась на колени, и мой коллега их благословил.
В комнате Временного Комитета я нашел полулежащими в глубоких креслах начальника общего отдела канцелярии Думы Глинку и его ближайшего помощника Батова. До 6 часов утра шли у них заседания, затем была еще кое-какая работа, и только теперь могли они немного отдохнуть, проведя всю ночь — и не первую уже — без сна. От них я узнал, что всю ночь шли переговоры Временного Комитета с Советом рабочих депутатов о составлении правительства, но пока ни к чему не пришли. Камнем преткновения явилась декларация, с которой должно было выступить новое правительство или вернее тот пункт ее, в котором обещался вывод из Петрограда войсковых частей, которые в нем восстали. Против этого пункта возражал Гучков, и так как Родзянко, который должен был разрешить окончательно спор в Думе, не было, то и весь вопрос остался невыясненным до утра. Вскоре начали подходить члены Временного Комитета. Первым пришел прогрессист Ржевский, очень радужно смотревший на события: по его взгляду социалисты в 1917 году были не те, что в 1905–1906 гг. Время их многому научило, и теперь они отлично понимали, что они одни не могут управлять Россией. Ввиду этого, они и готовы идти на соглашение с буржуазными партиями, которые могут работать с надеждой на успех. Нужно сказать, впрочем, что этого буржуазного оптимизма Ржевского не разделял, кажется, никто. Вскоре приехал Родзянко, и, узнав о возражениях Гучкова, нашел их не столь существенными, чтобы из-за них рисковать соглашением с Советом, и поэтому сразу же кто-то пошел за их делегатами. Через четверть часа оттуда появились Скобелев, другой, которого мне назвали как Богданова, и кто-то третий.
Из членов Временного Комитета с ними вели переговоры Милюков и С. Шидловский. В несколько минут все было закончено. Когда соглашение было подписано, Милюков предложил Богданову поцеловаться по случаю этого знаменательного события. Я слушал их разговор, стоя рядом, и когда он закончился, то подошел к Скобелеву и высказал надежду, что теперь удастся устранить тот хаос, который царит везде. Отвечая мне, он, между прочим, сказал, что теперь и он сам может успокоиться. «А вот когда мы в пятницу вечером (т. е. 24-го февраля) решили выступить на улицу (т. е. с вооруженным восстанием), ох как в горле щипало», — добавил он. В принятое тут соглашение было внесено лишь одно изменение: министром юстиции в последнюю минуту вместо намечавшегося В. Маклакова, с места относившегося к деятельности Временного Комитета иронически, чего другие его члены себе не позволяли, был назначен Керенский.
Вскоре началось появление в Думе самых разнообразных лиц. Долго ждали два генерала, Марченко и начальник другого военного училища, пришедшие приветствовать Думу. Николаевское Кавалерийское училище пришло в пешем строю, ибо команда служителей отказалась дать лошадей. Уже начался контроль солдат над офицерами и близкими им юнкерами. Немного позднее меня попросили поговорить с делегатами Шлиссельбурга (возможно, впрочем, что они были на следующий день), просившими указать, что им дальше делать. «Исправника и воинского начальника мы арестовали, полицию разоружили, казначейство охранили, и не знаем, что делать дальше», — наивно говорили они. Сознаюсь, что и я затруднился указать, что еще им делать.
Около двух часов дня в большом Екатерининском зале, переполненном толпой, состоялось объявление ей о вступлении во власть нового правительства. Сказали речи Милюков и Керенский. Первый из них упомянул об ожидавшемся отречении Государя и заявил, что царем будет Алексей, а регентом Михаил. Эти снова вызвали недовольство в зале. Вообще, можно сказать, что если бы отречение Государя и передача им власти наследнику или Михаилу Александровичу состоялось не позже вечера 1-го марта, то монархия, быть может, продержалась бы, но в этот момент то, что было возможно 1-го, 2-го было уже невозможно осуществить. И вот в отношении к речи Милюкова это и проявилось очень ярко. Еще вечером 1-го Совет рабочих депутатов соглашался на сохранение монархии, а 2-го вечером это было невозможно.