— Паспортом вам не надо теперь пользоваться — это на случай ваших командировок, — посоветовал он мне.
— А скажите, товарищ, вы знаете многих русских в Гельсингфорсе? — спросил, картавя, Фишман.
— Кое-кого знаю, а что?
— Ваше появление не возбудит подозрения у них?
— Не знаю… Попробую изловчиться надуть их, — ответил я нерешительно.
— А что вы его учите! — воскликнул, как бы раздражаясь, Розенталь, — сам знает, на что пошел. И не маленький!
«Советник» вскинул на уполномоченного глаза и виновато произнес:
— Чтобы не вышло, как с номером 303.
— Тот был идиот — ваш 303-й, — буркнул Розенталь сердито и, встав, подошел к окну.
— Комбриг, взгляните-ка сюда, — весь залив как на ладони! — воскликнул он повернувшись к атташе.
— Я уже обозревал это место. База прекрасна! Весной начнем доставку грузов. А осенью хлопнем восстанием, — сказал Бобрищев, лукаво щуря Фишману глаза.
Сайма принесла кофе.
— А какую красивую бабу вам нашел наш портной! — воскликнул Розенталь, окидывая взглядом смутившуюся Сайму.
— Ты коммунистка? — спросил Розенталь строго.
— Да, — ответила бойко девушка.
— Молодец! Ты будешь получать три тысячи жалованья, но держи язык за зубами, — промолвил Фишман и встал. Пожал руку Саймы и добавил: — Молодец «тютто».
Сайма вышла.
На лице атташе зазмеилась улыбка не то иронии, не то насмешки.
— Нечего фамильярничать, товарищ, — бросил он нетерпеливо, — с ней надо иначе вести себя.
Фишман надул толстые губы и пожал плечами пробормотав:
— Почему?
Атташе рассмеялся:
— Прислуга, хэ-хэ-хэ, а вы на «ты».
Розенталь отпивал маленькими глотками кофе и, казалось, о чем-то думал, хмуря изрезанный глубокими бороздами низкий прямоугольный лоб.
«Жена» сидела в тени, в качалке и, казалось, была мысленно далека от всего происходившего в комнате.
О чем думала она?
Какие мрачные мысли роились в ее голове, какие чувства таило ее сердце?
Присутствие «гостей» тревожило меня. Я не допускал и мысли, что моим «гостям» было предоставлено такое свободное передвижение в Гельсингфорсе.
— Займитесь поручениями. Я жду вашего донесения в понедельник для доклада товарищу Черных, — сказал Розенталь, подходя к «жене». — А вы, товарищ, не унывайте. Заведите знакомства с местными офицерами. Есть красивые мальчики. Для дела важно, — произнес он, улыбаясь краем рта и пожимая ей руку.
Бобрищев доминировал над этими типами изысканностью манер и корректностью в разговоре. Приложился даже к руке «жены» и небрежным тоном фата проронил:
— Очаровательной даме наше почтение. До свидания.
Фишман протянул мне три пальца и пробормотал сухо:
— До свиданья.
Сайма проводила гостей на улицу. Заперла калитку. На кухне застучал топор — «тютто» принялась готовить ужин.
— Вы спросили как-то, кто такая Гибсон, так вот теперь я расскажу вам ее прошлое и настоящее. До какой глубины человеческой низости пала она — это страшно даже подумать, — начала «жена» свое повествование, усаживаясь против меня на диване.
Под шум метели за окнами я услышал жуть действительности «красной» России.
— Гибсон была моей подругой детства. Она дочь богатого коммерсанта. Ее отец был убит бандитами Петлюры в Черкассах. Мать сошла с ума. И вот тогда Гибсон покидает Черкассы и едет в Полтаву. Знакомится там с командиром I Интернационального полка Фекетэ и превращается в его содержанку. Фекетэ был тогда в фаворе у Троцкого. Он осыпал Гибсон бриллиантами и жемчугами… Она следовала за ним в салон-вагоне или в роскошном фаэтоне расстрелянного помещика М-ской губернии М. Но, на ее беду, она влюбилась в красавца-венгра, офицера штаба Фекетэ. И на нее донесли. Уследили. Офицер был расстрелян, а ее Фекетэ отдал в «общее пользование» первой роте… В Лубнах в 1921 году ее нашли на полотне железной дороги, очевидно выброшенной из вагона. Полуобнаженной и без сознания. Какой-то эшелон красноармейцев подобрал ее и привез в Москву. И через полгода Гибсон была в ЧК секретным сотрудником. Она «предавала» всех, виновных и невиновных. На ее душе не меньше трехсот жертв. Когда она уже окрепшей, поправившейся встретила меня и сообщала без утайки о своих работах, мне стало ясно — она была матерая чекистка. Она и не скрывала, что лично расстреливала жертвы, не таила кошмарных избиений в подвалах МЧК и с какой-то болезненной, животной радостью передавала о новых жертвах, которым не избежать ее кольта…