Подобно тому, как новый человек ставил перед собой грандиозные планы преобразования страны, писатели мечтали о масштабных завоеваниях в сфере нового искусства.
«Я лично чувствую, — сказал в одном из интервью 20-х годов Малашкин, — что между Достоевским и Толстым существует огромный коридор, то есть существуют для меня не удовлетворяющие крайности: психологический болезненный надрыв одного и бытовой реализм другого. Мне хочется взять среднее и, если можно так выразиться, пойти по этому пустующему коридору».
Попытку создать крупное эпическое полотно, сочетающее историческую масштабность повествования с глубинным психологизмом, писатель предпринял в первой книге задуманного многотомного романа «Две войны и два мира» (1928). Однако описав январские события 1905 года, гапоновщину, жизнь различных слоев общества — рабочих, офицерства, чиновничества, — Малашкин не удержался от схематизма в характеристиках героев и некоторой претенциозности в изображении светского быта и нравов. Куда удачнее оказались «Записки Анания Жмуркина» (1928—1932), ярко воспроизводящие и провинциальную уездную жизнь России, и правду первой мировой войны, и пестрый столичный мир накануне Октября. Но продолжить это талантливое повествование писателю удалось лишь через несколько долгих десятилетий. Попав под огонь часто несправедливой критики, Малашкин замолчал.
Казалось, что писатель так и останется в истории советской литературы автором нескольких раскритикованных повестей 20-х годов. Шли годы, писателю, не выступавшему в печати три с лишним десятилетия, было уже далеко за шестьдесят. Но он упорно и увлеченно работал, создавал новые произведения, шел от замысла к замыслу. И вот, начиная с 1956 года, мы стали свидетелями убедительного возвращения в литературу Малашкина-прозаика, Малашкина-художника. Одна за другой появляются книги, отмеченные широтой тематики и разнообразием жизненного материала. Тут и художественная хроника Октябрьской революции (продолжение «Записок Анания Жмуркина» — роман «Петроград», 1968), и глубокое, жизненно достоверное изображение революционных событий в провинции, гражданская война в глубинах России («Город на холмах», 1973), и Великая Отечественная война, эпизоды битвы на подступах к столице (повесть «Страда на полях Московии», 1972), и послевоенная деревня (романы «Крылом по земле» и «Девушки»).
С середины 50-х годов Малашкин уверенно, крепкой и талантливой рукой создает ряд произведений, позволяющих назвать его одним из активных работников в современной литературе.
Без преувеличения этапной для Малашкина явилась историческая дилогия «Записки Анания Жмуркина». Читая эту книгу, ощущаешь, как раздвигается исторический горизонт, в поле зрения героя, от лица которого ведется повествование, попадает все больше жизненно значительного, остро социального. В романе очень существенен элемент автобиографического, хотя было бы неверно отождествлять автора с Ананием Жмуркиным. В первой книге три части: «Уездное», «По ту сторону Двинска» и «У жизни в отпуску». Тягучее описание медлительной русской провинции, где купчихи ведут бессодержательные разговоры, где обыватель придавлен грузом мелких забот, и только в депо идет революционная работа, — сменяется изображением бессмысленной братоубийственной бойни, выгодной лишь «хозяевам», стоящим у власти. Третья часть «Записок» — «У жизни в отпуску» ярко показывает неодолимое нарастание революционного движения в Петрограде, яростные споры, самую атмосферу того необыкновенного времени: кануна революции.
Панорама повествования раздвигается еще шире, во второй книге «Записок»[2], которую представляет собой роман о революционном Питере.
Ананий Жмуркин, большевик, солдат, встречается с самыми различными людьми — от земляка-крестьянина до министра Временного правительства. Но главное, он оказывается свидетелем исторического приезда В. И. Ленина в Петроград:
«Я не заметил в волнении, как шло время. Был уже поздний вечер, когда послышался усиливающийся шум поезда. Вот он подошел к перрону, и сразу стало тихо-тихо. Потом там, на перроне, взмыли волны «Марсельезы». Люди — мужчины и женщины, пожилые и юные — устремили глаза к дверям, в которые должен войти Ленин. Я был настолько мал ростом, что кроме спин Спиридона Зиновьевича, Игната Денисовича и других ничего не видел.