— Обучаемая молодежь может поднять процент ремонта паровозов и вагонов, — заметил я.
— Конечно, конечно! — поддержали Рябов и Силаев.
— Признаюсь, я этого не учел, — согласился грустно Кузнецов. — Ну, идите, друзья, на свои рабочие места, а я побеседую с Ананием Андреевичем.
Он замолчал, а когда рабочие вышли, он, приглаживая ладонью белокурые волосы, возбужденно проговорил:
— Мы ведь пораженцы… вот только, пожалуй, поэтому я и отстаивал свою точку зрения на не обучение молодежи и отсталых рабочих. Чем мы меньше вылечим паровозов и вагонов, разбитых на путях и в прифронтовой полосе, тем скорее приблизим поражение наших войск на фронте.
— Я не согласен, Анисим Петрович, — мягко возразил я. — Да и это не идея партии… Мы, большевики, добиваемся не поражения армии и России, а поражения и гибели царизма, помещичьей и капиталистической деспотии.
— Тогда как же немцы нанесут поражение царской и помещичьей России, если они не разобьют нашу армию на фронте? — спросил с удивленной растерянностью Кузнецов, не понимая смысла моих слов.
— Мы обязаны завоевать идейно армию на нашу сторону, идейно убедить ее в том, что не помещики и капиталисты с царем являются защитниками России, а рабочие и крестьяне. Вот мы, большевики, и убеждаем в этом армию. Надеемся убедить ее и повести за собой.
Кузнецов промолчал, задумавшись над моими словами. Ничего не прибавил к своим словам и я. Так мы, поглядывая друг на друга, провели минуты две-три, а потом снова разговорились. Кузнецов сообщил, что в его группе сейчас тридцать человек и работа ведется сравнительно сносно среди беспартийных рабочих депо, которых числится около четырехсот.
— Вот только литературы партийной получаем мало, — пожаловался он. — Из Тулы мало что приходит к нам.
Узнал я от него и о странной, дикой смерти Леонида Лузгина. Леонид служил приказчиком в бакалейном магазине Бородачева, он почти первым, с Андреем Волковым, вступил в кружок и стал деятельным членом партии, завязал знакомства с рабочими винокуренного завода Каменева, организовал группку из семи человек и вел работу среди нее. Это был вдумчивый юноша, сравнительно начитанный. Оказывается, как я узнал от Анисима Петровича, Леонид любил девушку, эта девушка любила его, но любовь их оказалась несчастной: отец девушки, прасол (на ярмарках покупал крестьянский скот и перепродавал его, как говорят крестьяне, был барышником), просватал дочь за мелкого торговца — щепника и насильно, не считаясь с чувствами дочери, выдал ее замуж за него. Девушка горько поплакала и подчинилась воле самодура отца, стала женой нелюбимого человека. Леонид же, погуляв на ее свадьбе, отправился на полотно железной дороги как раз перед отходом поезда Москва — Елец, положил голову на рельс, лицом к движению поезда, и паровоз раздавил ее. Рано утром железнодорожный сторож, обходя свой участок пути, обнаружил труп Леонида Лузгина недалеко от железнодорожного моста через Красивую Мечу. Сообщение Кузнецова о самоубийстве Леонида передернуло меня, я настолько был подавлен его безрассудной смертью, что долго не мог прийти в себя, сидел с опущенной головой, с трудом сдерживал слезы, подступившие к горлу: я любил, признаюсь, этого талантливого юношу, обещавшего стать крупным партийцем.
— Почему же вы, Анисим Петрович, не поговорили с Леонидом, не отвлекли его от горя, от таких его чудовищных мыслей о самоубийстве? — спросил я подавленным голосом после долгого молчания.
— Да он же прямо со свадьбы… с гулянья. Мне и другим товарищам не удалось встретить его.
Я медленно встал. Поднялся из-за стола и Кузнецов.
— Уходите?
— Надо. Я рад, что у вас, Анисим Петрович, продолжается — и хорошо — партийная работа в депо. Продолжайте ее в таком же порядке, а главное — будьте осторожны. Вероятно, я долго не увижу вас, Анисим Петрович.
— Что так?
— Я проездом. Хочу побывать денька два-три в селе: давно не видел сестру, а она у меня одна. Сестра очень тоскует, волнуется за мужа, думает, что он убит на фронте, четыре месяца ничего ей не пишет.
— А где вы, Ананий Андреевич, остановились?
— Пока нигде. Правда, вещи оставил у Марьи Ивановны Череминой. Я ведь у нее в первые годы жизни в Н. снимал комнату со столом, вот и зашел с поезда к ней.
— А не у Раевской?
— Нет, не у нее. Роза Васильевна, старшая дочь Череминой, приветливо встретила меня. Люди они славные.
— Вы, Ананий Андреевич, могли бы пожить у меня, — предложил Кузнецов. — Квартира у меня из трех комнат, садик, недалеко от реки и вокзала.