— Да уж не так много вы, Араклий Фомич, и проиграли, — заметила Марья Ивановна, подняла вторую рюмку с самогоном и, задержав глаза на Резвом, сказала: — За ваше здоровье, старый друг, — и выпила.
Надзиратель хлобыстнул в рот свою так, что самогон у него в горле даже пискнул. Он сморщился, прикрыл рыжеватыми усами кончик красного носа, потом вытянул губу и, мотнув головой, перегнулся через стол и чмокнул Марью Ивановну в щеку.
— Не целуйте, Филипп Корнеевич, а лучше проиграйте мне четвертной билет, это будет приятнее для меня, — сказала серьезно, мужским голосом Марья Ивановна и тут же спросила! — Почему вы всегда целуете меня в одну щеку, а не в обе?
— Марья Ивановна, в этом я не виноват, а исключительно потому, что топографически сидите неудобно, — почтительно пояснил Резвый.
Марья Ивановна улыбнулась, предложила:
— Что ж, тогда, не теряя золотого времени, выпьемте по третьей, за дорогих гостей!
— Позвольте, позвольте! — подняв указательный палец, проговорил Резвый. — Третью вы должны выпить в честь меня, блюстителя порядка в городе! Так я говорю, господа уважаемые?
— Истину изрекли, Филипп Корнеевич! — подхватил, тоненько смеясь, Семен Антонович Кокин. — Да и в посудине станет не заметно, что мы ее уже начали. Я предлагаю — по рюмочке за здоровье каждого. Как вы, господа?
— Мы и всегда выпивали по рюмке за каждого сидящего за столом, — подхватил Кондрашов, скользнул взглядом по лицу Розы Васильевны и значительно кашлянул.
Роза Васильевна заметно улыбнулась ему и кокетливо промолвила:
— Федор Григорьевич, меня, пожалуйста, не включайте в число выпивающих.
— Что так? — брякнул Кондрашов, и лицо его стало шире, покраснело, он протяжно вздохнул и поправил красный с белыми горошинами галстук.
Я вспомнил, что этот же галстук Роза Васильевна преподносила не один раз мне, когда я квартировал у ее маменьки, но я всегда отклонял такой подарок. Теперь она подарила его Кондрашову, и он украсил им свою широкую, молодецкую грудь. Хозяева и гости приняли предложение Резвого и начали пить за здоровье каждого, чтобы скорее в четвертной убавилась жидкость. Начали опять с хозяйки. Марья Ивановна обратилась к Резвому и с наигранным удивлением промолвила:
— Я же выпила, и не одну… и вы с меня же опять начали.
— Точно-с! Такой закон на наших вечерах, Марья Ивановна! Итак, господа, начали! — воскликнул торжественно Резвый и решительно пояснил: — Выпитые рюмки не в счет! Так я говорю, господа уважаемые?
— Ваше предложение, Филипп Корнеевич, гениально! — рассмеялся раскатисто Семен Антонович. — Что ж, не задерживаясь… пошли!
— Подчиняюсь, друзья мои! — легко согласилась Марья Ивановна и опростала рюмку.
За нею выпили за здоровье Василия Алексеевича Бобылева, Резвого, Кондрашова, Семена Антоновича Кокина, Араклия Фомича Попугаева, за меня и за Розу Васильевну, которая, когда пили за ее здоровье, умоляюще попросила, чтобы за нее не пили, так как она ни за кого пить больше не станет; сказав это, она все же не отстала от гостей, морщась, капризно и умело выпила. Выпив и закусив, она жалобно и предупреждающе воскликнула:
— Я не пью! Вы понимаете, я не пью! Выпью — голос потеряю!
— Розка, а ты не ломайся! Оставь это ломанье кисейным барышням! Ты дочь благородного чиновника, который никогда не брал взяток и, умирая, оставил сына, дочерей и свою красавицу жену в ужасной нищете, — я ведь, друзья мои, была когда-то первой красавицей в этом паршивом и затхлом городе. И… за мною предводитель дворянства Хлюстин утрепывал, живые цветы присылал в январе и шоколад «Виллар». Правду говорю! И вот человек, сидящий подле меня, пришел на помощь, отдал все свое состояние мне и моим детям. И я полюбила его за это… и он — счастлив! Дай я тебя, Васенька, поцелую! — и она нагнула к себе покорную красивую голову супруга, чмокнула его в губы.
— Машенька, твои дети — мои дети. Я не знаю, кто их больше любит…
— Конечно, ты, Васенька, — оборвала взволнованно Бобылева Марья Ивановна. — Выпили и расчувствовались. Какие мы все чувствительные! А все, друзья, оттого, что мы честные!
— Ужасно честные, Марья Ивановна! — брякнул Кокин. — Шкуру сдираем с друга или с отца родного, а сами в это время плачем от жалости! Век такой, Марья Ивановна, жалостливый, вот и мы все в него! За ваше здоровье! — и он, вне порядка, деранул рюмку мутного самогона.
— Если отмените тосты и начнете выпивать сначала, то вы совсем впадете в чувствительность, — заметила с раздражением Роза Васильевна и, наклонившись ко мне, шепнула: — Люблю вас, Ананий Андреевич, за то, что не пьете.