— Пора мне. Костя, — сказал почти ласково, — прощайте… — И прочь пошел, и псы вприпрыжку побежали за ним.
Полет
Тут только опомнился я. Чего ж я болтал? Спешить надо? Мальчишка же бредит… Вперед! Я зашагал быстрее, почти побежал и вскоре, пройдя васильковое поле, оказался в лесу, на той самой просеке, где вчера учил уму-разуму подкупленных недорослей. Молодая зеленая трава еще хранила на себе отпечатки недавней баталии… Да, странные, дивные события начались со мною вчера, я будто переродился, будто новую жизнь начал жить. И сейчас собираюсь — ни больше ни меньше — взлететь… Так просто, как будто бы на ту сторону просеки перейти. Не сплю ли я? Я поднял крылья и, оттолкнувшись от земли, взлетел легко и свободно, как птица. Нет, не сплю, а лечу, лечу. Я силу чувствовал в крыльях необыкновенную. Два взмаха — и я уже высоко. Два взмаха — и несет меня уже ветер. Два взмаха — и я уже парю, уже кувыркаюсь в воздухе, как счастливый молодой голубь.
Вы когда-нибудь летали на планере? Вы когда-нибудь парили над землей, подобно птице? Я думаю, что так, мой дядюшка. И потому — да вспомните же свою осоавиахимовскую юность, вспомните своих подруг в белых трусах и майках, вспомните короткие бодрые их стрижки, вспомните их упругий шаг и трепещущие груди, вспомните их алые ленты и голубые глаза… Как маршировали они, девы тридцатых годов, по ясно-зеленому полю, как выстраивались в слова «МИР — ТРУД — МАЙ»… И себя вспомните в струящихся потоках воздуха, гордо парящего над стадионом, в кожаном шлеме, а марсианских очках. Вспомните, как шуршал воздух в ваших ушах, как медленно-лениво поворачивался под вами зеленый лоб футбольного поля, вспомните все это, и вы наверняка поймете, что ощущал я в то утро, паря над хлыновскими предместьями. Восторг, восторг… Я видел Хлынь, я видел коробки ее домов, я видел крошечных, как лилипуты, людей, я видел отраженное в зеркале половодья золотое солнце, я видел даже собственную тень, скользящую кругами. Но вскоре восторг мой остыл. Несчастный городок… Мне стало жаль его. Вода, вода кругом, куда ни глянь. Больной мальчик вспомнился, пенициллин… Совесть опять укорила меня. Чего разохался, чего развосхищался? Лететь надо, спешить… Настроившись на деловой лад, я сделал еще один круг над Хлынью. Теперь я уже не любовался красотами, а зорко всматривался в окрестности городка, ориентируясь, куда лететь. Дорога на областной центр начиналась в Хлыни от «Универсама», одна из крестовин буквы «X» была ее исходом. Определив курс, я экономно-размеренно, как перелетная птица, замахал крыльями. Хлынь поплыла под меня сначала, казалось, медленно. Но через пару минут, обернувшись, с трудом разглядел я сквозь синий дрожащий воздух туманные очертания городка. Одна только залитая дорога виднелась подо мной да по бокам ее затопленные мутной водой леса. Местами на холмах, возвышающихся из-под воды, я видел собравшееся в стаи зверье — кабанов, медведей, лис, зайцев… Напуганные потопом звери сидели друг перед другом смирные и тихие, как в какой-нибудь старой сказке. Часа два летел я, пока наконец не увидел, что расхулиганившаяся Хлынка отошла в сторону от дороги. Сначала мне стали попадаться сухие участки шоссе. Потом оно и вовсе поднялось на гору, и поплыли подо мной счастливые леса и поля, миновавшие половодье. Затем различил я на небольшом отдалении необозримое скопище труб, крыш и антенн. Серый купол смога стоял над этим гигантским нагромождением человеческих жилищ Черный дым труб наводил уныние. Ветер относил заводские испражнения в мою сторону. Вскоре мне стало трудно дышать, глаза засорились летящей навстречу пылью. Тогда, пойдя на снижение, я начал искать площадку для приземления.
Авантюра
Часом позже с двумя коробками пенициллиновых ампул в кармане вернулся я опять на окраину города, откуда собирался взлететь, но тут обнаружил, что солнце, до сих пор светившее с небес, закрыто тучами, лохматые облака плывут над городом и вот-вот грянет дождь. Что прикажете делать тут, дядюшка? Конечно же, лететь в ненастье представлялось опасным, однако же и ждать мне было не с руки. Часы мои показывали уже половину второго, на небе не предвиделось никаких изменений. Прикинув так и сяк, решился я лететь. Тут как раз и поляна, подходящая для взлета, открылась моим глазам — ровная, как футбольное поле, заросшая мягкой пушистой травой. Оглядевшись вокруг, нет ли случайного наблюдателя, я оттолкнулся от земли. Густой туман мгновенно объял меня. Я будто бы плыл в молоке. Даже носки собственных ног не были видны мне. Но я махал и махал крыльями, поднимаясь все выше. Я думал, что, взлетев метров на пятьсот, вырвусь наконец-то из облачной пелены и после сориентируюсь по солнцу, где Хлынь. Но надежды мои были тщетны. Поднявшись уже, кажется, на километр, я все равно видел перед собой одно и то же — туман, туман, туман… Тут ощутил я, что одежда моя намокла и потяжелела. Вдобавок почувствовал я, что озноб охватывает тело и я весь дрожу — так холоден и промозгл воздух. Тогда, распластав крылья, я стал спускаться на землю. Вскоре туман сделался реже, и я с удивлением разглядел сквозь прозрачную дымку, что лечу над неким садом, разбитым по принципам классицизма. Людей я не видел, и тогда, решившись на посадку, я ринулся в пике и через миг уже стоял на гаревой дорожке среди разлапистых яблонь и груш, ухоженных и изящных, как в саду Тимирязевской академии. Тихо и чýдно было здесь. Белые голуби и разноцветные попугаи сидели на ветвях. Розовые яблоки и желтые налитые груши уже были зрелы, несмотря на раннюю июньскую пору. Черные розы никли к земле влажными бархатистыми головками. Очарованный, шагал я по этому волшебному парку, и было у меня такое ощущение, что не на грешную землю, а в райский сад спустился я с небес. Однако вскоре иллюзия моя была разрушена, потому что, свернув за угол, я неожиданно столкнулся со странной процессией: трое спитого вида мужиков тащили по аллее громадный шкаф. Произведение старинного столяра выглядело могуче, но и мужики казались не слабого десятка, однако дух, исходивший от них, был столь определенного свойства, что я не удивился, увидя, как покачивается и едва не падает многоуважаемый — сказал бы Антон Павлович — шкаф в их ослабевших руках. Растерянно отпрянул я в сторону, боясь, что придавит меня тяжеловесный антиквариат, но вдруг один из носильщиков мутно взглянул на меня: