Через двадцать минут гостей невозможно стало узнать, пиджаки были сняты, галстуки распущены… Быгаев мощной дланью обнял сидящего рядом Любопытнова и вдруг ни с того ни с сего запел басом архимандрита:
Соседи дружно поддержали его, и уже песня времен давнего фестиваля готова была огласить окрестности, как вдруг Любопытнов, который, я только сейчас заметил, не пил и не ел, а сидел насупившийся и мрачный, неожиданно резко откинул руку Быгаева и прокричал в диссонанс всей компании:
— И все-таки я не согласен!
— С чем. Люба? — Быгаев держал скинутую с плеча руку в воздухе, словно она ничего не весила.
— Я против учителишки! Нечего ему среди нас делать! Я с ним уже три года работаю… Хлюпик он! Вот что… Интеллигент, ни больше ни меньше…
— Молчи, Люба… — Сидящий по другую сторону Любопытнова Ашот Араратович Казбек толкнул Юрочку в бок. — Молчи, пока не поздно…
Но уже было поздно, уже тишина повисла в углах, как паутина, уже все смотрели на Любопытнова, как на заболевшего сифилисом, и уже сам Антоний Петрович, грозный, как Иван Грозный, поднимался со стула.
— Я же вам втолковывал, Любопытнов, — голос Антония Петровича звучал тихо и надменно, — мы его будем проверять… Вам разве не ясно?
— А что его проверять? — лез Юрочка на рожон. — Я его знаю.
— А на это я вам вот что скажу… Нам ваши глобусы и парты не шибко нужны. Мы вас только за мышцы к себе и взяли. За ваше десантное прошлое. К тому же я располагаю данными, что вы иногда балуетесь корешком, что строжайше запрещено нашим уставом. А Константин Иннокентьевич — каратист, И у него дядя в Москве. И валерьяною не балуется. Так что смотрите, мы можем запросто его вместо вас сюда посадить… Вам ясно?
Но Любопытнов тоже был крепкий орешек.
— Мне ясно! Мне все ясно… — поднялся он и в упор испепеляющим взглядом глядел на Антония Петровича. — Он к вашей Сонечке клеится. Вот что. А я этого не допущу. Я сам…
Что сказал дальше Любопытнов, я уже не слышал, потому что другие звуки вдруг заполнили мои уши — треск, да такой сильный, будто трещали кости мамонта, попавшего под электричку. В следующий миг я ощутил, что падаю вниз. Не вынесла ветка, что ли, не знаю. Но только через секунду я уже лежал на клумбе, засаженной анютиными глазками, и уже видел, как, раздвинув шторы, глядят на меня всполошенные гости Антония Петровича и, суматошно вертя шпингалетами, распахивают рамы. Хорошо хоть тьма вокруг была египетская, и свет из окон листва заслоняла, и потому было на клумбе моей темно, и гости меня не видели.
— Я же говорил, — успокаивал гостей расторопный Ашот Араратович Казбек, — ветка обломилась, просто ветка, от ветра… Чуете, какой ветер? Закрывайте окна…
— Не, а может, там это… — лопотал, теребя затылок, Быгаев, — может, там это… Ну…
Я лежал ни жив ни мертв. Сквозь качающиеся листья мне было хорошо видно их, распаренных, расслабленных от водки и жаркóго. Я чувствовал, что им до фени эта ветка, сломало, и хрен с ней, и они уже собирались закрыть окна, но тут раскормленная морда Рэма (или Сэма — кто их разберет?) высунулась из окна и, злобно сверкнув коричневыми глазами, оскалилась яростно. Оглушительный лай, словно разрывались петарды, сотряс воздух. Почуял, почуял, слюнявая скотина, и лапами уже скреб, волнуясь и гневясь.
— А ну-ка, Рэмка! Ату! Ату его! — взревел Быгаев. — Давай я пособлю!
И он пособил, поднял остервеневшего пса за задние лапы и, будто мешок, вытолкнул в окно. Злосчастная сволочь и в воздухе даже лаяла и плевалась пеной. И лишь земли коснулась, упруго рванулась ко мне. Тут только опомнился я. Чего ж я лежу? Смываться надо! Смываться! Как спугнутый заяц, пустился я наутек, толкнул калитку, но она оказалась на засове, и, чувствуя за спиной звериное яростное дыхание, бросился в глубину двора. Какие-то изгороди вставали по бокам, и драпал я по их темным коридорам, точно в страшном сне или ужасном фильме. Не знаю, почему Рэм не нагонял меня, может, от страха я тоже стал быстрым, как гончий пес, может, еще что-то, но только я мчался и мчался по черным закоулкам Антония Петровичева двора, и Рэм, сначала свирепо дышавший за мной, вдруг отстал. Однако вскоре другие звуки, еще более неприятные, возникли невдалеке: