— Что с вами. Костя? Вы мне не рады?
— Рад, Сонечка, но только, — я кивнул на боксера, — зачем он здесь?
— Он вам мешает?
— Да нет, не очень… — не мог сказать я правды. — Но только… он будто бы подслушивает нас… А мне хотелось бы, чтоб мы одни… И больше никого…
— Подслушивает? — Сонечка обернулась к собаке. Боксер сидел пред нами, словно большая белая лягушка, и, наклонив голову, переводил взгляд налитых кровью глаз то на меня, то на Сонечку. Я только тогда заметил — под левым глазом у него припухший свежий шрам. — Рэмушка, ты что же это подслушиваешь? Нехорошо… Тебя папа зачем послал? Чтобы ты нас охранял. А ты что делаешь? Ну-ка гуляй! И смотри, чтобы нас никто не обидел… — Сонечка наклонилась, отстегнула карабин и шлепнула пса по боку. — Пошел…
Пес, взвизгнув, сорвался с места и аршинными прыжками понесся по аллее.
Мне сразу стало легче, и, умиленный рокотом милого голоса, я потянулся к Сонечкиной ладошке и хрупкого пальчика коснулся. Несколько секунд мы стояли, не шелохнувшись, и не смотрели друг на друга, словно сошедшиеся взгляды наши могли тайное сделать явным. Но пальчик свой Соня все же не убирала и сперва робко, едва ощутимо, но после смелей и смелей начала шевелить им, как бы поглаживая меня. И был то знак согласия, и был то знак любви, и был то знак призыва, и, расхрабрившись наконец, я точно со стометрового трамплина прыгнул — руку Сонечкину схватил, поднес к губам и, в беспамятстве целуя, оросил невольными слезами. А Соня, лапочка, свободною рукою теребила мои волосы.
— Костенька, милый… — шептала. — Родной…
А я, услышав ее слова, еще пуще расходился, совсем поводья отпустил и волю дал неистовым коням своим.
— Люблю, — шептал, — люблю… Больше жизни. А ты, родная?
— Я тоже… Тоже… Больше жизни… Больше всего на свете.
Я закрыл глаза и, как слепой щенок, стал ртом искать спасения от жажды, от смерти, от тоски и одиночества, теплой сладкой влаги губами стал искать, и когда я уже чувствовал Сонечкино тепло, вдруг страшный лай раздался за спиной. Я дернулся, открыл глаза и, обернувшись, увидел: Рэм, клацая зубами и брызжа слюной, прыгает вокруг меня и норовит схватить за ногу.
— Соня, что это с ним? — спросил я, с трудом побарывая страх.
— Ревнует, видно. — Соня улыбнулась и, присев, протянула руку к псу. — Рэмушка, милый, ты что?
Но пес и не думал умалять гнев. Красные зрачки его были выпучены и, как спелые вишни, едва не вываливались из глаз. Черная слюна густыми шмотками летела из пасти и, падая на землю, шипела на ней, словно на раскаленной сковороде. Из шрама под глазом сочилась кровь, и вместе с ней какой-то вонючий газ вырывался, как из серного гейзера. Мне было жутко смотреть на пса, но Сонечка, ничуть не смущаясь, сложила вдвое поводок и, замахнувшись, вскричала гневно:
— Молчать!
И Рэм подчинился, притих, неохотно, правда, но все же перестал лаять, и только слюнявая губа его все поднималась раздраженно, обнажая белые клыки.
— Пошел отсюда! Ну!
Теперь Сонечка сама, кажется, впала в ярость, неожиданную для меня, и, замахнувшись снова, стеганула-таки собаку по широкой холеной спине. Пес сразу сник, утратил воинственность и, поджав обрубок хвоста, нехотя ушел в кусты и залег там. Уходя, он время от времени оборачивался, и, признаюсь, дядюшка, у меня мурашки шли по коже, до чего псиный профиль казался похож на человеческий. А Сонечка после этого еще долго была бледна и побелевшими губами шептала проклятья в адрес собаки. Желая успокоить любимую, я взял ее за руку:
— Не волнуйтесь, милая… Не надо… Давайте лучше погуляем…
— Давайте, — отозвалась Соня.
Мы зашагали по гаревой красной дорожке. Шлак захрустел под нашими подошвами, как шелуха от орехов.
— Какой славный вечер… Не правда ли? — спросил я у Сонечки, стараясь развлечь ее. Но девочка ничего не ответила и даже не обернулась на мои слова. — Да полноте… Хватит сердиться…
— А… Надоели… — дернулась Сонечка, словно бы от озноба.
— Кто надоел? — не понял я.
— Все надоели… — поморщилась милая и почему-то опять обернулась к кустам, вдоль которых мы шли. — Нигде от них нет покоя…
Я снова не понял, о чем она говорит, и тоже посмотрел на кусты. Но ничего там не увидел.
— От кого нет покоя?
Сонечка приоткрыла ротик, желая что-то сказать, но в этот миг белобрысый Рэм выскочил из кустов на аллею метрах в пятидесяти от нас, и Сонечка, проследив за ним взглядом, вдруг стиснула мою руку:
— Костя! — Лицо ее вспыхнуло. — Вы правда любите меня?
— Да… — Я несколько смутился. — Но почему вы так об этом спрашиваете?