Хлынь по своей планировке напоминала букву «X». Быть может, древние застройщики нашего городка хотели этим увековечить изначальное название его, предвидя светлыми головами, что лет через двести чрезмерно оптимистичные потомки могут обозвать его каким-нибудь Радостногорском… Кругом, куда ни глянь, леса, затопленные водой. Дожди дней десять подряд шли у нас, и смирная Хлынка разбушевалась, затопила все вокруг, и только городок, на возвышенности стоящий, остался невредим. Страшна и торжественна была сия картина…
Довольно долго парил я в небесах, обозревая хлыновские окрестности, но вскоре, почувствовав усталость, решил спуститься на землю. Взмахнув последний раз крылами, взглянул я вниз и ринулся в пике. Признаюсь, дядюшка, я рисковал. Скорость моя с каждой секундой росла, воздух шумел в ушах, но я все падал и падал. «Так вот в чем прелесть? — шептал я в ликовании. — Она в паденье…»
Вдруг на просеке метрах в ста позади себя увидел трех недорослей-террористов. Они шли в обнимку, бравые и лихие, и, криво раскрывая рты, горланили песню. «Серебрится серенький дымок, — донес до меня ветер, — над родимым домом в час заката…» «О-о-ох! — задрожал я в жажде мести. — О-ох!» Ей-богу, я не узнавал себя. Ну, зачем было мне бросаться к ним, зачем мстить? Раньше бы я этого точно не сделал. Не люблю ужаса драки, противен мне страх и свой, и чужой. Но в тот момент я рассуждал по-иному и, как гладиатор, кинулся к юнцам. Через какие-то мгновения уже приземлился я на просеке и притаился за елью. Тело мое ходило ходуном. Но страха не было. Уверенность наполняла сердце. Я еще не знал, что предприму, но почему-то точно знал, что справлюсь с ними.
Месть
— А ну стой! — шагнул я из-за дерева, когда мальчики приблизились. — А ну, шелупонь, на колени!
Ах, дядюшка, видели бы вы их лица! Хороши они были? Ничего не скажешь. Как в финале «Ревизора», даже хлестче… Челюсти у пацанов отвисли, рты пораскрылись, и глаза, как у кроликов, глупо-глупо эдак помаргивали. Я чувствовал себя дрессировщиком перед испуганными животными. Все было при мне — и кураж, и поза, не хватало только стека, чтобы пощелкать им перед носом у оробевших юнцов.
— На колени! — еще раз гаркнул я во всю мощь своих легких. — Ну! Или я вас… — И тут, дядюшка, я не рассчитал, связки мои не выдержали, и вместо молодецкого гыка из горла вылетел едва слышный шепот. И в тот же миг (вот что значит потерять кураж) самый рослый из парней — рыжий, с раскосыми шальными глазами, — видно, опомнившись от шока, криво улыбнулся и, сжимая кулаки, шагнул ко мне:
— Чего, падла! Повтори!
— На колени… — пытался выдавить я из себя угрозу, но шепотом не грозят, шепотом просят о пощаде, и рыжий не испугался, замахиваться начал, чтобы влепить мне по зубам. Когда кулак его стал приближаться к моему лицу, я, сделав вид, что прыгаю, незаметно шевельнул крылами, тело мое тотчас оторвалось от земли, ноги в крепких туристских ботинках оказались у подбородка рыжего, и, не раздумывая, я мощно вмазал ему по скуле. Парень упал.
— Отдохни чуток… — сказал я ему и повернулся к приятелям. — Ну что?
Юнцы были неподвижны. Напружинясь, стояли они, готовые, словно конькобежцы, в любой момент рвануться и убежать.
— На колени! — рявкнул я почему-то вдруг восстановившимся голосом.
— Ты знаешь что… Ты это… — начал было храбриться один из них и нерешительно двинулся ко мне. Но приятель схватил его за рукав:
— Не надо, Лех, а… Он каратист… Не видишь, что ли…
И тут меня осенило. Да, да, я каратист, надо убедить их в этом во избежание лишних разговоров. И снова взмахнув крылами, я взлетел над землей и завопил что было мочи: