– Федька, я за елью пошёл. Тебе тоже принесу одну, украсить надобно. Через три дня время Бадьяка наступает, в тот день по нашу душу Старый год придёт да за грехи наши спросит.
– За ёлку благодарю, только вот на кой тебе дерево мёртвых, Артём? В твоей вере не встречают Рождество и не празднуют новый год же? Весной и осенью твой народ отмечает.
– Дурень ты, Федька. Хоть корень у рода у нас общий, а ты все родное на чуждое выменял. Веру сменил, а ума не набрался. У года четыре лица, как и века людского. Весна-красна, Лета-чудо света, Осень-кормилица, Студень-оковник. Честим каждое. Не будет весны, не будет лета. Не будет осени не придёт зима. Три судьи, один палач. Вы потеряли связь с землёй, уповая на своего бога, хоть сами и говорите, что все вокруг его создание. Как можно верить в бога и попирать его труд? Любите вы все чуждое на себя надеть, даже не пытаясь понять.
– Так и твоё имя, Артём, по роду-племени чуждое. – усмехнулся Федька.
– То для вас оно дадено и озвучено. Моё имя лишь предки знают да родовой камень. Всякому его не говорят.
Лихолетов махнул рукой на бессмысленный спор и пошёл добывать оружие супротив Деда Мороза и внучке его полуночницы. Её крик по приданию делит год на до и после.
– Абы какая елка не сгодится. Тут надобно с разумом подходить. Правильный погребальный наряд есть юбка о трех сторон, верхушка есть бог на небе. Окружность есть место, где срублена и для кого погублена, пенек символ отрыва от земли. От того высота и пышность, без правильной ширины есть ошибка. – вспоминал арестант заветы предков. – Бадьяк, есть символ смерти Ярило, что умрёт в созвездии Южного креста, а возродиться через три дня малым Корочуном. По обычаю, это старый древний дуб, но помин по старому году можно и елью провести. Заговор и шепотки уже не вспомню, бабка беззубая была, от того половина букв слюной выдавала. Но основы есть, остальное воля шептуна.
Артём бродил по лесу долго, его не устраивала то высота, то ширина, то количество рядов. Та ель с изъяном, эта корявая, третья желта. Так и ходил до позднего вечера, пока не увидел её.
Красавица ель с синими иголками и набухшими шишками горела огнём при свете факела. Тяжёлые лапы нависли над землёй, придавленные снегом.
– Мать чесна, красота то какая. Воистину, когда жизнь ужасна, смерть желанна. И наоборот. А ведь разница то в чем? Как можно радоваться рассвету и ненавидеть закат? В лицо ты смотришь солнцу или в спину, Оно вечно обогревает Матерь-Сыра-Землю и прячется под бровью Отца-Грозное-Небо. Порой утром плохо, а вечер необычайно ярок. – затем перехватил топор и сблизился с деревом. – Прости, красавица. Я тебя в дар Деду принесу. Может и смилуется надо мной да отпустит мне мои злые дела.
Дерево стонало под тяжёлыми ударами топора, прощаясь с земной жизнью. Её срок подходил к концу, в угоду прихоти человека. Снег слетел, оголяя красоту лесной красавицы. Нагая, но гордая, срубленная под корешок, она дожидалась дороги до своего нового дома. Артём не успокоился на достигнутом, а сорвав с десяток шишек, вбил их в землю у пенька.
– Смерть даёт смысл для дальнейшей жизни, жизнь стремится к смерти. Чтобы жить, иногда нужно даровать смерть. Мои припасы грибов, мяса и травы, все то, что продлевает мои дни сотканы из чужой погибели. Я кланяюсь тебе лес, что родил дерево, тебе ель, коя продлит мой срок. Тебе Леший, храни лес и дальше. Даю свой завет, по весне посадить десяток новых деревьев. – топор хищно заблестел перед тем, как резануть ладонь, открывая бег крови.
Уже на выходе из тёмного леса, на скорую рубанул невысокую сосну. Топор за поясом, тяжёлая шкура на плечах, два мёртвых дерева рисовали тропинку к селению. Сосна легла у порога паскуды, пнув дверь, Артём пошёл дальше.
– Благодарю тебя, каторжанин! – крикнул в окно Фёдор.
– Это ты на каторге, я тут свободный, как никогда. – отозвался здоровяк. Обернувшись на дом старика, увидел промелькнувшую тень студёной невесты на кромке леса. Скрутив защитный знак, вызвал вскрик и бегство Полуночницы.
– Рановато пришла, видно голодна не в меру. Щас по лесу пройдётся, зайчат и полевок соберёт. – размышлял в слух арестант. – Надобно завтра на перекрёстке подклад для Мары сделать. Рябины нарвать, да на перекрёстке оставить. Сама нацепит, коли примет. Бусы ли, серьги ли. Деве не замужней все к лицу будет.
Уже у порога Артём остановился. Вносить тело лесной красавицы не торопился, на то были две причины, первая это её размер, вторая, то что нужно получить добро хранителя дома. Оставив ель на улице вошёл сам.
– Мира и процветания этому дому. – осуждённый мялся, не зная, как начать. – Не буду юлить, скажу, как есть. Ель Я принёс.