– Добрый торг получится у нас. Видно, что товар без изъяна. – серьёзно проговорил Лихолетов, перебирая мусор. – На такой товар, есть купец. Меняю на клок волос с шубы царской, да два огарочка свечи и уголек из печи. Так как праздник на носу, добавлю мышиный писк и паутины два мотка. Ну что, по рукам?
– Маловато будет, долгий путь проделал. Десять сапог истоптал, десять посохов стер. – продолжил игру Федька.
– Так оно так, только сам знаешь, до другого купца еще дальше идти. – улыбнулся Лихолетов. – Чарочку предложить не могу, мёда мало собрал, и не ставил в этом году. Но отвара на травах и славный обед рад буду предложить, милости просим, не побрезгуешь ежели. Только ложки у меня нет лишней.
– Не до жиру, быть бы живу. А ложку я с собой взял. – вздохнул Федька. Через час лёгкой беседы ни о чем и не редким подшучиванием, двое арестантов сели ужинать.
– Эка ты мечешь, братец. Не жалко, просто торопишься куда? – удивился аппетиту и скорости, с которой поедал Федька приготовленный кулеш.
– Прости меня, родич. Горячую еду уже месяц не едал, да и печка согреть не может. А тут в тепле и нахлынул такой голод, что может до греха проводить может. – признался старик, жадно заглядывая в туесок. Затем собрался с духом и спрятал ложку в сапог.
– Страшно мне, Артём. Помру Я этой ночью. Если бы не знал наверняка, не пришёл бы. Прости меня, за все зло. – предательски скатилась слеза по разукрашенному лицу колядующего. – Правильно ты живешь, как Род завещал. Хотел было передумать и попросить по нашему укладу помин сделать, только дважды веру предать не могу. Я не душегуб, а клятвопреступник и трупоед, но больший мой грех, что во спасение своей гнилой души, верование сменил. С тобой мне спокойно, хотя и знаю, что не оставишь на ночь, а к вечере домой погонишь. День суда нынче, все те, кто прятались по углам и теням, убоялись солнышко, нынче свободно ступать будут по земле. И у латинян так и у прочих.
– Первое слово передавали из уст в уста и никто не менял даже буковки, а как только написали для потомков, враз началось. И спас яблочный и медовый есть в вашей книге, и помин. Но в угоду священнослужителям исковеркали истину так, что уже не поймёшь, где правда, а где вымысел.
– Рука у тебя изрезана, ты кровью дом привязал? – спросил Федька, а получив кивок продолжил. – То-то он меня постоянно толкал от себя. Не могу я так больше. Я, Сцепень Семилетов, в миру Фёдор, зарекаю тебя хозяин, в миру Артём Лихолетов, про заботу о своём теле. Оставить мне виру не чем. Низкий поклон тебе от моего Рода.
Федор вскочил из-за стола и поклонился в ноги. Смяв куцую шапку, ринулся было на выход, как его остановил на выходе зычный голос Артёма.
– Я принимаю твой зарок. И еще, Сцепень. Дед боится вида горящей ели. -указав на украшения голубой красавицы. – К окну не подходи, дров заготовь на недели две вперёд, в эту длинную ночь все скормишь. Пару факелов держи наготове сосенку припалить. Ступай с миром, нет на тебя обиды.
Старик сгорбился, кивнул своим мыслям, да хлопнул дверью.
****
– День всех святых ли, ночь перед Рождеством. Смерть Ярило, Новый Год. Карачун. Слова разные, народы разные, а суть одна. Три судьи, что мы зовём весна, лето и осень смотрят, как ты их прожил. Женился или ленился, берег ли честь и веру? Им следом идёт палач. Тот что высудит твой год. Ежели прожил честно и в хлопотах, то к зиме готов, а нет, так замёрзнуть и с голода помереть назначит тебе зима. – Артём поднялся, отложил две ложки еды за печку, а после оттер досуха жирный котелок. Затем достал с чердака мешки с шишками и берёзовые поленья. Борясь со сном, принялся вырезать из дерева фигурки. Тут кривой заяц получился, тут кособокий волк. Свой тотем и тавро срезал со всем усердием и прилежанием, отвлекаясь лишь на замену масла и фитиля в простой лампадке. Когда фигурка лося была уже почти готова, как зашумел домовой на чердаке. Тяжёлые шаги мерили расстояние из угла в угол, стучали горшки со снедью, один из них перевернулся и запахло квашеной капустой.
– Хорош там носиться, ступай за печь. Не то все припасы побьешь. Глядишь вдвоём выстоим. Я отвернусь, выходи.
Через минуту раздались ворчливое сопение и топот ножек, а затем скребущие звуки у печи, что сменились чавканьем.
Дом затрещал от невыносимого холода, стена у двери покрылась ледяной коркой, Лихолетов бросил свое занятие и швырнул в печь первый мешок с шишками. Пламя разгоралось быстро, а жар заставил потечь прозрачной слезой стены. Белой дымкой потянулся смертельный туман из-под двери, а следом истошный крик Фёдора.