В-третьих, хочешь – не хочешь, но по прошествии полувека видишь то, что мы не понимали, да и не могли понять. Поэтому на воспоминания студента с неизбежностью накладываются размышления более поздних лет, понимание того, что называется «историографическим процессом» в рамках отдельно взятого истфака.
И последнее. Я не пишу о так называемой «студенческой жизни», которая выходила за пределы академических занятий. Кажется, она тогда не слишком меня интересовала.
Как Я поступил на истфак. По ошибке. Если бы не хрущёвские реформы в области образования, достаточно нелепые, – вряд ли когда-нибудь поступил. Поясню. Реформа средней школы, требовавшая, чтобы тогдашние ученики 9-11 классов стажировались на производстве, вынудила меня уйти из школы – с моей близорукостью я не проходил медкомиссию для работы в цехе контрольно-измерительных приборов и автоматики Северского металлургического завода.
Я перешёл в школу рабочей молодёжи, где предстояло учиться всего два, а не три года, и пошёл работать учеником арматурщика на строительство трубосварочных цехов Северского завода, основанного В. Н. Татищевым ещё в 1739 г. в сорока верстах от Екатеринбурга. Работа была по-настоящему мужская, тяжёлая, с железом, которое надо было резать, гнуть; вязать арматурные сетки и колонны, ежедневно переносить сотни килограммов арматурных заготовок. Но работу эту я вспоминаю с благодарностью. Во всяком случае, я точно понял, что смогу прокормить себя сам.
Новая школа было неплохой – отлично преподавали математику, химию, русский язык, литературу. Была прекрасная учительница литературы и русского языка – И. А. Огоновская, любившая и знавшая литературу Серебряного века. Плохо было с иностранным, особенно после старой школы, где мы учились у замечательной учительницы, немки по происхождению, Эльзы Александровны Огородниковой.
К моему счастью (и несчастью университета, полагаю), в 1964 г. на истфаке на вступительных экзаменах не было иностранного. Эта глупость была отменена уже на следующий год. Но абитуриентам 1964 года сдавать иностранный язык было не нужно.
Предстояло сдать три экзамена: устный – по истории, письменный – сочинение, устный – по литературе и русскому.
Государственная политика в образовании отдавала предпочтение при отборе будущих студентов отслужившим солдатам и людям, имевшим производственный стаж два-три года. Для выпускников школ, не имевших достаточного стажа, существовал отдельный конкурс – 25 человек на место. Я попадал в эту группу.
Последние дни перед экзаменами надо было жить в Свердловске. В главном корпусе университета на улице Куйбышева, 48 получил направление на житьё. Жить полагалось в здании гуманитарных факультетов, на улице 8 Марта, 62. Прежде там находилось епархиальное духовное училище, в стенах которого учились А. С. Попов – тот самый изобретатель радио, писатель Д. Н. Мамин-Сибиряк, Π. П. Бажов, последний обер-прокурор Синода, историк церкви и богослов А. В. Карташов. Но я об этом не знал. Зато узнал, где предстояло жить. Это был спортивный зал на первом этаже, где по полу были рядами разложены матрасы с постельным бельём. Несколько десятков парней читали, курили, слонялись из угла в угол.
Первое, что меня встревожило, что они все знали больше, чем я. Они не боялись экзаменов, так, по крайней мере, мне казалось. Они были старше, среди них было много ребят, отслуживших в армии, а по условиям приёма это обеспечивало им поступление вне конкурса; наконец, там были члены КПСС, и просвещённые абитуриенты точно знали, что кандидатов и членов партии гарантированно примут на идеологический факультет. (Тут, в спортзале, превращённом в общежитие, я впервые узнал, что исторический факультет – идеологический!)
Поэтому мне оставалось только одно: сидеть и читать «Краткую историю СССР», кажется, изданную в 1963 г. – для своего времени очень толковое изложение отечественной истории. В первом томе излагалась досоветская история, во втором – советская. Досоветский том был толще и интереснее. Второй том был тоньше и скучнее. На консультации перед вступительным экзаменом преподаватель – с гривой седых волос; элегантный, несмотря на то, что был на костылях, без ноги; интересно отвечавший на вопросы по истории России XIX в. (это был доцент Владимир Васильевич Адамов, у которого мне посчастливилось учиться, а потом и долго работать на одной кафедре), – убедительно говорил, что абитуриентов будут спрашивать в основном по дореволюционной истории[7].
…И начался первый экзамен. В билете было два вопроса. Первый – революция 1905-1907 гг.; второй – Программа КПСС о развитии межнациональных отношений. С первым вопросом было проще. По второму вопросу я никаких учебников не читал. Курс обществоведения, где эти темы были, в школе рабочей молодёжи нами игнорировался, это понимала и несчастная учительница, вынужденная преподавать эти глупости рабочим мужикам. Но на экзамене надо было отвечать. Меня спасло то, что летом в руки попал журнал Политическое самообразование со статьёй, из которой следовало, что на пути коммунистического строительства нас ждёт расцвет всех наций при неуклонном сокращении их количества. Логика автора так меня удивила, что эта статья застряла в памяти. Дальше мне предстояло обрушить на экзаменаторов эти рассуждения, иллюстрировать их цифровыми данными на тему публикации (пожалуй, нахальства от безысходности у меня было много больше, чем памяти на статистические данные, которые были в партийном журнале).
7
Через несколько дней, уже на экзамене, пришлось узнать, что в каждый экзаменационный билет вторым вопросом был включён вопрос по Программе КПСС, принятой в 1961 г. на XXII съезде партии. Если к этому добавить собственно вопросы по советской истории, то дореволюционная часть отечественной истории, к которой я готовился, оказывалась в явном меньшинстве.
Впрочем, содержание вступительных экзаменов, как показывает мой сорокалетний преподавательский опыт, – почти всегда тайна для самих экзаменаторов. В этом пришлось убеждаться даже тогда, когда я с изумлением разглядывал собственный автограф на билете в ходе очередных экзаменов.