- Подожди, - отвечаю, - пройдем еще немного.
Единственное наше спасение - Маточкин Шар. Туда и надо пробираться. Но через несколько минут я уже согласился с Водопьяновым, что надо идти в море, подальше от этих гор, и пробираться к берегам Большой земли.
Меняем курс на 90 ° влево и выходим в открытое Карское море. Идем курсом в Амдерму. Через полчаса начинается сильный снегопад. Попытка пробиться или хотя бы набрать высоту и идти в облаках опять не увенчалась успехом. Едва вошли в слой облачности, как машина начала сильно обледеневать. Пришлось снова идти низко над водой.
В Карском море бушевал шторм. Гигантские волны пенились под самым крылом самолета. Через каждые 15 минут запрашивали о погоде все расположенные близ Амдермы населенные пункты: Югорский Шар, Вайгач, Варнек, Нарьян-Мар. Повсюду было одно: сплошной туман, снегопад, видимость от нуля до 50 метров при сильном порывистом ветре. Амдерма же давала шторм: ветер - 11 - 12 баллов, видимость - нуль, туман, сильный снегопад.
Сильным снегом забросало самолет. Внимательно вглядываясь вперед, силюсь хоть что-нибудь разглядеть. Ничего. Муть, снег и туман… Стараюсь вести самолет на повышенной скорости, но замечаю, что она падает. Это [107] заметил и Водопьянов. То он, то я все прибавляем и прибавляем обороты моторам. Наконец моторы работают уже на полной мощности, а скорость упала до 140 километров. Залепленные снегом стекла наводят на мысль, что у нас забросало снегом приемники указателя скорости. Этого еще не хватало… Как же лететь дальше? Надо немедленно включить дополнительный обогрев.
Когда оба контакта были включены, указатель скорости стал работать нормально.
Мы летим уже два с половиной часа в сплошном тумане и снегопаде. Никакого просвета.
Иванов через каждые четверть часа приносит метеосводки. Погода в Амдерме и во всем районе не улучшается. Вести самолет становится все тяжелее. Наконец снег повалил так, что даже белую пену волн почти под самым крылом различить невозможно.
Удастся ли добраться до земли? Я высунулся в открытое окно, чтобы увидеть хоть что-нибудь впереди. Ветер сорвал шапку, швырнул ее в море. «Шапка уже утонула», - подумал я.
Еще час мучительного полета над беснующимся морем, в неистовом снегопаде и проклятом тумане. Наконец, к нашей радости, видимость становится немного лучше. Вот она - 200-500-1000 метров. И самое главное - мы могли уже подняться на 150 метров от воды. Изменили курс с намерением подойти к берегам Новой Земли.
Давно уже пролетели Маточкин Шар и подходим к южной оконечности Новой Земли. Подходя к берегу, неожиданно увидели один из наших самолетов. Он нас не заметил. Я долго вызывал его по радио, но ответа не получил. Позднее выяснилось - это был корабль Молокова.
Еще и еще запрашивали Амдерму о погоде. Оттуда сообщили: двенадцатибалльный ветер, видимость - нуль; сильный снегопад, туман. Песчаная коса - единственное место для посадки в Амдерме - заливается волнами бушующего моря. Направление ветра - не вдоль этой косы, а поперек ее.
Куда же мы пойдем?
Садиться на неисправном самолете при боковом ураганном ветре, отсутствии видимости я сплошном снегопаде на заливаемый волнами аэродром - наверняка по губить самолет. [108]
- Давай сядем где-нибудь здесь, - предлагает Водопьянов. Долго советуемся.
- Надо садиться, - говорю я, - где-нибудь около жилья.
- Да где же его найдешь, жилье-то? - возражает Водопьянов.
Я напомнил, что на самой южной оконечности Новой Земли, на мысе Меньшикова, есть маяк. И когда мы еще летели на остров Рудольфа, я заметил около него маленький домик.
Упорно пробиваемся вперед и, наконец, приходим к мысу Меньшикова.
- Ну что же, садимся? - спрашивает Водопьянов.
- Садимся, - отвечаю.
- Сломаем!… - кричит он. - Ветер сильный, надо стараться на одно колесо посадить.
Больше нам ничего и не оставалось. Кроме плохой погоды, впереди по маршруту нас в Амдерме ожидала еще и посадка ночью. В обстановке, какая была в Амдерме, это было невозможно.
Прошли бреющим полетом над мысом Меньшикова. Его неровная поверхность абсолютно лишена снега. Как-то выйдет посадка? Зашли еще раз. Я бросил дымовую ракету. Строго против ветра заходим на посадку. Земля все ближе и ближе.
- Выключай, - говорит Водопьянов.
Нажимаю аварийный контакт, и все четыре мотора останавливаются. Машина с левым креном подходит к земле, бежит на одном колесе, потом упирается на законтренный канатом обод колеса, резко разворачивается направо, мы парируем это рулем направления и элеронами, но заворот продолжается, крен увеличивается, машина чуть не цепляется крылом за землю.
Наконец резкий рывок. Наш гигант высоко поднял хвост и на мгновенье застыл в таком положении. И тут же обращенный к самолету зычный крик Водопьянова: «Ты что делаешь?!» Как бы слушаясь, машина резко стукнулась хвостом о землю и стала в нормальное положение. Я сорвался со своего места и, соскочив на землю, в радостном изумлении увидел, что машина невредима.
Трудно удержаться от радости:
- Цела, цела! - кричу я. [109]
18. Десять дней на мысе Меньшикова
Мы сели в четверти километра от берега Карского моря и в одном километре от маяка.
Шел мелкий мокрый снег. Погода напоминала глубокую осень где-нибудь в центре России, когда лето давно кончилось, а зима еще не наступила. Кругом мглисто и сыро. Снег падал и. тут же таял, только небольшие белые пятна маячили на полузамерзших кочках и покрытых льдом впадинах однообразного тундрового ландшафта. Метрах в пятидесяти от самолета - большое озеро, покрытое тонким льдом. Кое-где поверх льда проступила вода. Сквозь лед видно прозрачное, усеянное галькой дно.
Самолет накренился на правую, больную ногу. Обод неисправного колеса по ось погрузился в почву. Порывистый ветер дул под левое крыло, и крен от этого увеличивался.
Мы беспокоились о машине. Ее могло перевернуть на крыло и поломать.
Сразу же после посадки начали рыть канаву под здоровым колесом, чтобы погрузить поглубже и его. Тогда самолет примет нормальное положение. Каменистая почва поддавалась туго. Киркой, лопатами мы ковырялись в жидкой грязи, густо перемешанной с камнями и галькой. Через полчаса работы одежда стала мокрой от пота и мокрого снега. Мы основательно вымазались в грязи. Вид экипажа был, мягко говоря, непривлекательный.
Яма вырыта. Как же втянуть в нее машину? Достаточно повернуть самолет за хвост на несколько метров. Но нас всего пять человек, - мы не можем сдвинуть с места такой большой самолет.
Отправились на берег моря, где еще при посадке заметили много плавника. Море бушевало. Огромные волны с шумом ударялись о берег, высоко вздымались мириады брызг. Ледяная вода заливала берег, на котором валялось много обледенелых бревен. Их выкинуло море. Мы выбрали несколько бревен потоньше, использовали их как рычаги и с большим трудом перекинули хвост самолета вправо. В канаве утонуло и здоровое колесо. Самолет стоит прямо. Эту работу кончили в полной темноте. Вскоре после посадки механик Бассейн отправился обследовать [110] местность, узнать, что это за домик возле маяка, кто в нем живет, и переговорить о нашем размещении в нем. Через час-полтора Бассейн вернулся с неутешительными сведениями. Никакого домика нет, а есть наспех сбитый из ветхих досок сарай, без крыши и без одной стены. Повидимому, когда-то при постройке маяка он служил складом материалов. Самый же маяк - автомат, с запасом питания на шесть месяцев. Никого поблизости нет.
Это нас опечалило. Мокрые до последней нитки, голодные, усталые, мы очень нуждались в теплом помещении, чтобы отдохнуть, высушить одежду. Увы, приходилось довольствоваться нашим насквозь продуваемым самолетом.
Ломило руки, ноги, хотелось крепко уснуть. Но у нас еще не было связи с Большой землей. Поспешили с помощью самолетной антенны сообщить о себе в Амдерму. Но слышимость была плохая, и ответа мы толком не разобрали. Необходимо было установить настоящую радиомачту с мощной антенной. Вытащили складную металлическую радиомачту. Поставить ее ночью при сильном ветре и снегопаде стоило больших трудов; короткие металлические колышки для закрепления расчалок не держались в рыхлом верхнем слое земли. Площадку работ скупо освещал единственный карманный фонарик.