Но часа через два мачта стояла, антенна была подтянута к самолету, и спустя 15 минут мы свободно разговаривали с Амдермой.
Наконец- то можно заняться собой. Нужно согреть воду, закусить галетами, консервами, главное -выпить горячего чая. Около полуночи надули резиновые матрацы, разделись и залезли в спальные мешки. Тоскливо воет студеный ветер, но в мешке тепло, приятно ноет утомленное тело, сон туманит сознание, и с мыслью «все обошлось благополучно» мы засыпаем.
А ветер крепчает, с визгом врывается в щели крыльев, с остервенением ревет и часто стучит ремнями и пряжками моторных чехлов о металлическую поверхность крыла, отчего внутри самолета стоит непрерывный оглушительный стук, словно в клепальном цехе большого завода.
Наступил первый день нашего пребывания на самой южной оконечности Новой Земли. Относительно теплая [111] погода неожиданно сменилась сильным морозом. Наша сильно промокшая и непросушенная верхняя одежда смерзлась, в ней трудно было повернуться.
Возобновились переговоры с Амдермой. Оттуда сообщали, что колеса затребованы из Архангельска, через 2-3 дня выйдет пароход «Вологда», который доставит их нам. Доставка при этих условиях грозила затянуться надолго. Запросив, имеется ли в распоряжении Амдермы какое-нибудь судно, и получив утвердительный ответ, мы договорились, что с самолета Молокова снимут одно колесо и срочно доставят нам.
Но оказалось, в Амдерме все еще свирепствовал шторм и снимать колесо при ураганном ветре было невозможно. Приходилось ждать, пока ветер утихнет. На этом и порешили. При первой возможности маленькая шхуна «Вихрь» доставит нам колесо. Таким образом, предстояло прожить в нашем «клепальном цехе» несколько суток. Назначили следующий срок связи и занялись приведением в порядок своего хозяйства.
Первая забота - о тепле. На каждого приходилось по три спальных мешка, так как члены экипажа, пересаженные на мысе Желания на другие самолеты, мешков с собой не взяли. Не взяли они и десять новых резиновых матрацев. Мы надули матрацы, разостлали их в среднем отсеке фюзеляжа, оставшимися матрацами и спальными мешками загородились от ветра. На резиновые матрацы на полу постелили несколько малиц{6}, мехом наружу.
Стало немного тише, хотя ветер и проникал через небольшие отверстия. Попрежнему держался лютый мороз. Было так холодно, что без перчаток руки мгновенно замерзали.
Мы сидели, вернее полулежали на полу, на разостланном меху, в полном полярном обмундировании, в теплых шапках, около нас непрерывно горели два примуса, служившие печками.
Сегодня дежурный по «кухне» - механик Бассейн. Он молчаливо возится, творя из крупы, сухого картофеля и прочих снадобий что-то среднее между супом и кашей. Мы обсуждаем способы, какими можно будет скорей и проще вытащить машину из крепко смерзшейся земли. Час обеда. Приготовленное кушание поразительно невкусно. [112] Но нам оно кажется замечательным, потому что оно горячее. А мы так нуждаемся в тепле. Едим с аппетитом, едим и похваливаем.
В 10 часов вечерняя связь с Амдермой. Сообщили, что с зимовки «Лагерная», единственной зимовки на южной оконечности Новой Земли, расположенной от нашей стоянки километрах в пятидесяти, к нам вышла на собаках партия с продовольствием. Пурга не унималась. Мы тревожились: доберутся и найдут ли нас эти люди? Опробовали пистолетные ракеты, зажгли одну большую посадочную ракету, также для пробы. Этими ракетами мы хотели давать сигналы. Зеленые и красные пистолетные ракеты взвивались высоко вверх, освещая большое пространство. Наверно, их можно было увидеть издалека. Мы с нетерпением ждали гостей.
На другой день я сильно замерз во время сна и проснулся очень рано. Спал в крыле. С удивлением обнаружил, что мой спальный мешок занесен снегом: в щели за ночь надуло целый сугроб. Самое мучительное - вылезать из спального мешка. Эту операцию стараешься проделать как можно скорее; подпрыгивая и приплясывая, торопишься натянуть меховую одежду. Это удается с трудом. Руки и ноги кажутся одеревеневшими.
Чтобы разогреться, шли запускать моторчик радиостанции. Связь мы устанавливали с раннего утра. За ночь моторчик застывал и упорно отказывался работать. Приходилось, сильно дергая за трос, поворачивать моторчик. Этим занимались по очереди. Согревшийся уступал место другому. Потом дежурный начинал готовить завтрак. Меню было не особенно разнообразным: чай или какао, галеты, разогретые мясные консервы.
Завтрак как будто «закреплял» тепло, добытое у моторчика рации. Но стужа брала свое. И через полчаса-час мы снова ощущали студеное дыхание Арктики.
Шел третий день нашего ожидания на суровом, безлюдном мысе Меньшикова. После завтрака решили пройти к маяку и подробно разведать местность. Обошли кругом и исследовали небольшое озерко, расположенное возле самолета, откуда мы брали пресную воду; прошли вдоль скалистого морского берега до самого мыса, на котором стоял маяк. Море бесновалось. Ветер завывал и сбивал с ног. Пенистые валы стремительно бежали к скалам, ударяясь о них, вздымались вверх и, словно укрощенные, [113] откатывались назад. На берегу валялись какие-то ящики, бочки, остатки шлюпок. На одном из ящиков мы с трудом разобрали: «Нордвик». Этот ящик море схватило у мыса Нордвик, за тысячу километров, и принесло сюда.
Поднялись на маяк, осмотрели его автоматическое устройство. С самой вышки наблюдали шторм. К обеду тронулись домой. Сегодня дежурный приготовил обед из двух блюд: рисовая каша и какао. Светлого времени очень мало. На мысе Меньшикова в это время солнце уже не всходило, но еще держались короткие сумерки - не более полутора-двух часов. Скоро здесь так же, как и на Земле Франца-Иосифа, наступит полная полярная ночь.
Регулярно через каждые два-три часа я несколько раз стрелял ракетами вверх, надеясь привлечь внимание идущих к нам зимовщиков с «Лагерной». После обеда начинались различные рассказы и беседы. Читали и перечитывали вслух единственную книгу, оставшуюся на самолете. Играли в карты и при этом всегда ожесточенно спорили. Причина спора была очевидна: по уговору проигравший должен сдавать карты для новой игры. Для этого приходилось снимать рукавицы. А что может быть неприятнее при такой температуре?
Я играл с Симой Ивановым; Водопьянов с Петениным, пятый член экипажа механик Бассейн обычно сидел рядом, поддакивал, подтрунивал над неудачниками. Нашим противникам не везло. Они почти каждый раз проигрывали, нервничали, ругали друг друга за неправильный ход. Особенно остро переживал неудачи Михаил Васильевич Водопьянов. За оплошный ход он «грыз» Петенина так, что тому становилось «жарко». А нам повышенное настроение партнеров доставляло большое удовольствие, и мы подливали масла в огонь. Когда руки коченели окончательно, игра прекращалась. Тогда начинались длинные, длинные рассказы, в которых была и правда, и вымысел, и действительные происшествия, и планы будущих экспедиций.
О чем только не рассказывали, о чем не переговорили за десять долгих полярных ночей! Как-то Водопьянов рассказал даже старинную русскую сказку об Алеше Поповиче. Часа два слушали ее, а Михаил Васильевич, умело импровизируя, все говорил, развлекая своих спутников. [114]
В 12 часов - связь с Амдермой. Потом ужин. Чай. Потом спать.
Повторяем то же, что происходило накануне. Стараешься быстро-быстро стащить с себя одежду, нырнуть в спальный мешок, закутаться как следует. Долго дрожишь в этом мешке, пока, наконец, не ощутишь приятную теплоту. В одном спальном мешке было холодно - спали в двух, вдетых один в другой. Закроешься с головой - нечем дышать. Откроешь верхний клапан - лицо замерзает. Обычно под голову клали летный пиджачок на беличьем меху, крепко закутывали им голову, оставляя маленькое отверстие для воздуха.
Так проходили дни и ночи. На пятый день сообщили, что «Вихрь» вышел к нам с колесом. Всеобщее ликование. Высчитывали, сколько времени потребуется судну, чтобы дойти до нас. Даже запросили у капитана все данные на этот счет и его мнение, когда он сможет прибыть. Приготовили ракеты, осмотрели берег, где будем выгружать колесо. Настроение поднялось.