Огонь далеко оттеснил снег. Вокруг костра образовалась узенькая полоска обнаженной земли, на которой трепетали чудом сохранившиеся с лета озябшие и жиденькие, но все еще трогательно зеленые кустики брусники.
Лейтенант пристально разглядывал их и думал о том, как это странно, что за Полярным кругом при таких морозах - и зеленые, почти свежие листики.
Он думал о том, что вот он один в этом лесу и никто не знает, что с ним, где он, и если он останется жив и расскажет об этих листочках товарищам, то ему не поверят.
И, повинуясь какому-то легкому и теплому движению души, он сорвал веточку с жесткими глянцевыми листочками.
Незадолго до рассвета Фомин все же задремал. Он очнулся, когда уже совсем рассвело, взглянул на потухший костер и сразу сильно заволновался, что проспал, что надо бы двинуться в путь раньше. [139]
…Он выбился из сил, когда подошел наконец к опушке леса, и упал в изнеможении. Болела спина, руки, ноги, ныло все тело. Уткнувшись лицом в рукавицы, он недвижно лежал на снегу, не в силах подняться.
Лежал долго, не шевелясь, пока не почувствовал пронизывающего холода.
Фомин поднял голову и огляделся. Кругом сосны редеющего леса, впереди - белесоватый просвет… Там деревня.
«Надо подползти к тому холмику, где был прошлый раз», - подумал он и пополз.
За холмиком деревня как на ладони. До нее метров триста. Тот же дым из труб, те же автомобили, пушки. Только теперь дым не подымался вверх, как вчера, а сильным ветром относился в сторону, стелясь иногда по самой земле.
Попрежнему у пушек стоял часовой в тулупе с автоматом. Среди пушек лейтенант разглядел несколько самоходок; на борту одной из них смутно вырисовывался крест.
- Ну, ясно… не наши…-сквозь зубы прошептал Фомин.
По улице солдат в полушубке нес два ведра с водой. У колодца был еще один солдат, который скалывал лед, глыбой намерзший на срубах колодца. Вдали за деревней неожиданно проскочил грузовик, а вскоре за ним другой.
«Вот она дорога-то, - с радостью подумал лейтенант. - Надо обогнуть деревню справа и выйти на нее. А дорога, видимо, ходовая… Машины шли быстро», - соображал он.
Но идти было опасно. Могли обнаружить. И он решил дождаться темноты.
Лежать на снегу было холодно; да еще усиливался ветер, который дул сбоку и на открытом месте пронизывал насквозь.
Но лейтенант не обращал ни на что внимания и продолжал внимательно наблюдать, что делается в деревне.
Она не была так пуста, как вчера под вечер. Нет-нет - и выйдет кто-нибудь то из одного, то из другого дома. Вот группа солдат направилась чуда-то за деревню, повидимому, к дороге. Все в новых полушубках, в валенках, шапках. [140]
«Наверно, наше захватили, сволочи… Своего-то нет ни черта…» - и он поежился, только сейчас почувствовав, как сильно замерз на пронизывающем ветру.
Он решил отползти в лес и там немного размяться, согреться, но в это время заметил двух солдат, идущих из деревни по направлению в его сторону. Один из них был с лопатой. Фомин приник к снегу, снял рукавицу и вынул из кобуры пистолет. Солдаты приближались. Рука на ветру коченела. Он сунул ее вместе с пистолетом за пазуху мехового комбинезона. Солдаты подошли совсем близко. До них было не более ста метров. Они остановились и о чем-то разговаривали. Голосов слышно не было. Потом что-то откапывали из-под снега. Откапывали долго, отдыхали, опять копали.
Пошел снег. Начиналась небольшая поземка. Лейтенант чувствовал, что совсем закоченел, но боялся шевельнуться, чтобы не быть замеченным.
Наконец из-под снега солдаты выкопали небольшое бревно. Сели на него и закурили. Курили тоже долго и о чем-то спорили.
«Идет снег - хорошо, - думал лейтенант, - он запорошит, замаскирует, а то комбинезон на снегу здорово заметен».
Томительно долго тянулось ожидание. Лежать становилось невыносимо. Закоченели не только руки, ноги, - застыло, казалось, все внутри.
Наконец солдаты взвалили бревно на плечи и пошли к деревне.
Но Фомину уже не хотелось вставать. Он уже не чувствовал ни боли, ни жгучего мороза, ни пронизывающего ветра. Мерещился пылающий костер, столовая в родном доме, цветы у окна, мать…
«Неужели замерзаю?» - мелькнуло в голове.
Вдруг он почувствовал какой-то шорох, шуршание, кто-то кашлянул рядом. Он заставил себя поднять голову и обомлел… Рядом человек в валенках, полушубке, лыжи почти касаются его, Фомина.
Быстро выхватил пистолет. Но сильным ударом кто-то вышиб его из закоченевшей руки. От удара помутилось в глазах. В голове коротко, как молния, блеснуло:
«Все равно не дамся…»
…Его спасли от обмораживания. Когда Фомин пришел в себя, ему рассказали, что он ошибся: деревня, [141] возле которой посадил летчик свой поврежденный самолет, была занята нашими войсками, а пушки и автомобили, стоявшие в деревне, были захвачены у фашистов.
* * *
Героизм подлинный, если можно так выразиться - рядовой, повседневный героизм стал в нашей стране традиционным явлением. Он рождался в буднях войны, чаще всего оставаясь незаметным для окружающих. Лишь потом, - после боя, полета, разведки, атаки, когда напряжение несколько ослабевало, обнаруживалось, что рядом с нами, оказывается, жил и работал настоящий герой. Чаще всего это был скромный, малопримечательный на вид человек, в большинстве случаев очень молодой. Говоришь, бывало, с таким, поздравляешь, а он только смущенно усмехается да отнекивается: «Ну, что такого… что я сделал особенного? Все так могут, все так сделали бы на моем месте…» [142]
Вместо заключения
Я шагаю по летному полю того самого аэродрома, с которого взлетали и шли на смертельную схватку с врагом наши боевые воздушные корабли. Я вижу тот же суровый северный лес, иссиня-темный в. зимних сумерках, то же широкое бледное небо со стайками серебристых облаков; я вижу в каждой пяди земли, куда ступает нога, следы недавнего былого.
На аэродроме стоят мощные стреловидные самолеты. Подхожу ближе. Вот передо мною красавица-машина новейшей конструкции, способная летать со скоростью, о которой еще недавно можно было только мечтать, и на такие расстояния, куда не в силах был до сих пор долететь никто.
Человек, по натуре и по профессии не склонный к сентиментальности, я ловлю себя на том, что с какой-то одушевленной нежностью любуюсь этим замечательным самолетом. Мне кажется, что в его стройных скульптурных формах бьется горячий пульс жизни.
Это она, так же как и я, радуется будущему, смелым полетам, славе Родины, гулу двигателей, поющих величие и мощь. Раздвигаются прозрачные дали, впереди - манящие просторы, еще не покоренные советскими летчиками.
Они зовут советскую молодежь к новым победам, к новым авиационным достижениям во славу нашей могущественной Родины.
Примечания
{1} Авиатикой называли авиацию на заре ее развития.
{2}История воздухоплавания и авиации в СССР. Оборонгиз, 1944 г., стр. 443.
{3} Ропаки - отдельные ребристые льдины, торчащие среди относительно ровной поверхности льда.
{4}Специфическое выражение полярников. «Куропатить» - значит оторваться от зимовки без достаточного снаряжения и питания.
{5} Позиционная линия - отрезок прямой, проводимой на карте в результате астрономических наблюдений. Она показывает, что где-то на этой линии находятся наблюдатель. Пересечение двух линий дает местоположение точно.
{6} Малица - полярная меховая одежда.
This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
24.09.2015