Опыта в вынужденных посадках - никакого. Нацеливаюсь на одну площадку, подхожу к ней ближе и вижу, что на нее не попадаю. Выбираю другую. Подойдя, вижу, что она вся изрыта канавами. И уже кажется, будто сесть вообще негде. Снижаюсь, плохо соображая, что будет, куда сядет самолет, как приземлится. Я летел по прямой. Было ощущение, что уже не я управляю машиной, а она влечет меня за собой.
«Ну нет, я еще владею самолетом», - с какой-то злостью подумал я, всеми силами стараясь отдалить страшный миг встречи с землей. Увы, эта встреча неизбежна. Земля все ближе, ближе.
Мною овладевает отчаянная решимость. Будь что будет. Сажусь, куда придется. До земли полтора-два десятка метров. Наконец я начинаю выравнивать и сажать машину. Радостный крик невольно вырывается из груди: оказывается, самолет садится на ровное зеленое поле. Это почти аэродром. Машина остановилась. Вылез. Пробую вращать винт и замечаю, что к месту посадки очень низко подлетает второй самолет из нашей группы. Это был инструктор.
На аэродроме видели все, что творилось со мной в воздухе, конечно, встревожились, и как только мой самолет скрылся из глаз за холмом, инструктор тотчас вылетел следом. Он мастерски приземлился на этой же самой площадке и остановился в пятидесяти метрах от моей машины.
- Что случилось?
- Да вот мотор, - не совсем еще придя в себя, ответил я.
С инструктором был механик. Он подошел к самолету, едва взглянул опытным взглядом и все понял. [29]
- Шатун лопнул и разворотил все внутри, - доложил он.
Неожиданно инструктор быстро подошел ко мне и крепко пожал мне руку.
Я растерялся. За что?
Вскоре на место вынужденной посадки собралась вся группа. Все очень хвалили за то, что я так мастерски вышел из тяжелого положения и умело выбрал удобную посадочную площадку. Я угрюмо молчал. Вечером в школе на меня смотрели, как на героя… А мое настроение становилось все хуже. Наутро я увидел себя в стенной газете. Это было уже чересчур. Я не выдержал и признался инструктору:
- Все это вышло случайно, и не я выбирал площадку, а она меня выбрала.
Инструктор не соглашался. Я апеллировал к группе.
- Брось скромничать, - был ответ.
Так и осталась за мной эта победа, в которой я считал себя отнюдь неповинным.
* * *
В начале декабря я закончил обучение на боевой машине, и инструктор заявил, что может меня выпускать.
Начались дни испытаний и проб. Прилетев как-то с маршрутного полета и поравнявшись с аэродромом, я заметил, что на посадочной полосе суетились и бегали люди. С высоты я не разобрал, что происходит внизу, и, только подходя к земле, увидел, что за несколько метров до посадочного знака была протянута веревка с разноцветными флажками. Это условно обозначало канаву. Если я задену за эту веревку, значит, не умею рассчитывать, и самолет «попал в канаву». В конце пробега, на расстоянии, которое надо пробежать машине при грамотной посадке, также была протянута веревка с флажками.
«Если задену за нее - «попал в канаву», значит, очень разогнал машину, не умею грамотно садиться и «сломал самолет», - подумал я. Это испытание было неожиданным. Я уже собрался пойти на второй круг и осмотреться как следует. Но подумал, что будут разговоры среди курсантов: струсил, мол… - и пошел на посадку. Самолет не задел ни ту ни другую веревку. [30]
На следующий день прилетел командир отряда Александр Кутасин, ныне генерал-майор авиации, чтобы проверить меня в воздухе. Это был отличный летчик, прекрасно владевший самолетом, виртуозно выполнявший фигуры высшего пилотажа.
Усевшись в машину, он объявил:
- Управление ваше. Пойдете в зону. Высота двести метров. Сделайте два глубоких виража в одну сторону и два - в другую. Наберите двести пятьдесят метров, сделайте по два боевых разворота в ту и другую сторону. Наберите шестьсот метров и сделайте три петли.
Все было ясно. Но над новинкой - глубоким виражом - я задумался. Вообще виражи с глубоким креном на такой высоте мне делать не приходилось. Но я прекрасно понимал, что задание командира надо выполнить, и как можно лучше. Кутасин, видимо, хотел тщательно проверить мою технику пилотирования, летную грамотность.
Я повторил задание и пошел в зону. Большинство фигур у меня получилось хорошо. Они мне нравились самому. Некоторые же, особенно перевороты через крыло налево, как мне казалось, получаются неважно. Я даже сделал один сверх плана. Уж очень не нравились мне эти перевороты налево, и я пытался исправить предполагаемую ошибку. Но позднее выяснилось, что ошибок не было.
Выполнив задание, я пошел на посадку. Впереди садились два самолета. Я решил пойти на второй круг и, находясь уже почти на границе аэродрома, дал газ. Но в это время почувствовал, что рули взяты командиром отряда. Я поднял руки, показывая, что не управляю. И командир, этот опытный воздушный мастер, показал исключительно грамотную, красивую технику скольжения самолета на крыло. Он положил самолет буквально на бок, и машина с шумом и свистом стала падать вниз. Наконец скольжение было приостановлено, и самолет коснулся земли там, где было положено.
Командир отряда дал общую оценку технике пилотирования - «отлично». Наконец было объявлено, что школу я окончил. Уже заготовлены документы, характеристика, аттестация, и я собирался вот-вот выехать в свою часть. Хотел сделать это под выходной день. Но пришлось несколько задержаться. [31]
В выходной день свирепствовал норд-ост. Сильный ветер здесь - не редкость, он дует иногда по нескольку дней, с такой силой, что почти сбивает человека с ног. Скорость доходит до двадцати и больше метров в секунду. Такой ветер разыгрался и в этот памятный выходной день. Группа курсантов сидела в комнате и шумно играла в домино. Около полудня вошел вестовой и объявил, что начальник школы вызывает меня на аэродром.
Я подумал, что вызов связан с некоторыми формальностями при выпуске из школы. Возможно, что начальник хотел видеть выпускника и дать назидательные советы на будущее. Надо сказать, что начальник школы был чрезмерно строг, не в меру придирчив. Его не любили ни ученики, ни инструкторы. За излишнюю придирчивость он получил прозвище «рашпиль».
С трудом преодолевая встречный ветер, я пробирался на аэродром. Шел медленно и, наконец, добрался до штаба эскадрильи. В общей комнате стоял начальник школы и о чем-то разговаривал с инструктором.
Я доложил:
- Прибыл по вашему приказанию.
Он внимательно посмотрел на меня и, как-то растягивая слова, очень тихо произнес:
- Вы сейчас полетите. Задание получите от командира эскадрильи. Я ему все сказал. Самолет готов у ангара.
Вот тебе раз! Я опешил. Куда лететь в такую погоду? А начальник смотрел на меня как-то особенно пытливо. Спохватившись, я спрятал чувство охватившей меня растерянности, повторил приказ и вышел из комнаты.
«Ну и «рашпиль», придумал трюк», - раздраженно думал я, натягивая летное обмундирование.
У ангара стоял самолет. Мотор работал. За каждое крыло самолет сдерживали два человека. Двое держали самолет за хвост. На поле мне показалось, что ветер опять стал сильней, но дул он ровно. Я подошел к кабине самолета, где сидел командир эскадрильи. Разговаривать было невозможно. Работа мотора и ветер заглушали голос. Я почти вплотную приблизил лицо к командиру, стараясь быть спокойным, выслушал и повторил задание. Мне предписывалось подняться в воздух, набрать соответствующую высоту и проделать целую серию фигур: петли, перевороты через крыло, штопор… [32]
Я спрашивал себя: «Волнуешься? - И отвечал: - Да. - Сильно? - Порядком. - А все-таки полетишь? - Полечу. - И все будет хорошо? - Обязательно!» - Этот безмолвный разговор продолжался доли секунды. Самолет уже на линии взлета, стоит против ветра. Я сразу же дал полный газ; пробежав всего несколько метров, машина, оторвавшись от земли, быстро стала набирать высоту.