Однажды в феврале, в сумерках, мы сидели возле киоска. Фонари на территории университета еще не зажглись, недвижный зябкий воздух и унылая тишина наводили тоску. Яэль выглядела слегка рассерженной. У нее что-то не ладилось с учебой, она рассказала о лекторе, взявшем за обыкновение заманивать студенток к себе в постель, давая понять, что это условие получения более высокой оценки. Она сообщила об этом тем игривым тоном, каким обычно рассказывают неприличные анекдоты. Добавила, что этот поганец возлагал и на нее подобные надежды, но поскольку она отказалась, затаил обиду и теперь попытается отомстить. «Если не сумел поиметь меня таким образом, прижмет на экзамене». И само предположение, и форма, в которой оно было выражено, показались мне странными. Я посмеялся, когда она с иронией отнеслась к своему положению женщины как объекта секса, но по телу у меня пробежала болезненная судорога. До тех пор эта тема вообще не затрагивалась в наших разговорах.
Мы расстались, я зашагал по направлению к копировальному отделу, но вдруг почувствовал, что горло у меня мучительно сжимается, и я вот-вот снова зарыдаю. Было шесть часов вечера, я срочно нуждался в поддержке профессионала. В сильном волнении поспешил к Отделению психологической помощи. В первой комнате никого не было. В отчаянье я постучал в дверь кабинета заведующего и вошел, не дожидаясь приглашения. Он прервал телефонный разговор и обернулся ко мне. Я был на грани обморока, дрожал всем телом и не мог говорить — только указал на стул, как бы спрашивая, можно ли сесть. Он поинтересовался моим именем. Я сказал, что речь идет об интимных переживаниях, о затруднениях, связанных с любовью. Рассказал ему вкратце о моем прошлом. Он заметил с улыбкой, что чувственные стрессы, в особенности касающиеся неудач в любовной сфере, это самая распространенная тема в клинической практике, и посоветовал не откладывая обратиться к психологу больничной кассы или к частному специалисту, например, к профессору Вайнфельду, и заодно передать ему от него привет.
Я вышел из университета нетвердой походкой, с раскалывающейся от боли головой. Слова Яэли скакали у меня в сознании как неожиданно расплодившиеся шустрые мыши. Идти мне было некуда. Собравшись с силами, я зашагал в сгущавшихся сумерках по направлению к дому профессора Вайнфельда в Афеке, не обращая внимания ни на машины, ни на дорожные указатели. Я находился за пределами реальности. Минут через двадцать я оказался возле виллы профессора в Афеке и принялся с силой колотить в дверь. Профессор открыл и спросил с неподдельным испугом: что случилось? Я разразился самыми горькими рыданиями, какие только случались со мной в жизни, и не мог вымолвить ни слова. Он гладил меня по спине, по плечам, пытался успокоить, но очень быстро взял себя в руки и уже официальным тоном велел прийти к нему на проверку завтра вечером. После чего исчез за деревянной коричневой дверью. Я вернулся домой и, ничего не говоря родителям, рухнул в постель.
Назавтра я предстал в указанный час перед профессором Вайнфельдом. Он встретил меня с трубкой в зубах и характерным польским взглядом указал на кожаное кресло, известное мне по его мрачному рабочему кабинету. Взглянул в окно, набил трубку табаком и спросил:
— Что так ужасно? Что случилось?
Я попытался объяснить ему, что некий гадкий презренный тип покусился убить и изнасиловать божественную энергию, воплотившуюся в этом мире в образе Яэли. Что думать про Яэль таким образом — это отвратительное проявление зла и мерзости, угнездившихся где-то за пределами нашего человеческого существования. Стремиться ради удовлетворения минутной похоти к обладанию телом Яэли? Чтобы она — воплощение нежности и всего самого ценного и величественного на земле — стала объектом гнусных посягательств? Это выше моего понимания. Я описал ее фигуру и добавил, что она ангельское совершенство. Как вообще осмелился имярек, мужлан, обладающий половым органом, каким бы ученым он не был, раскрыть свой поганый рот и делать неприличные предложения, извергать выражения, абсолютно недопустимые в любом мало-мальски приличном обществе?