Я перестал работать, бросил учиться. Страхи, непрерывные опасения за жизнь любимой, сознание, что я не смогу жить без ее дружбы, неодолимое плотское влечение — все это оказалось непосильной нагрузкой для моей психики. Я чувствовал, что выпадаю из действительности. В конце концов я рассказал Яэли о своих переживаниях. В ее ответе за обычным юмором угадывался и деловой подход к проблеме. Прежде всего она объяснила мне, что «такое случается почти со всеми», и устало добавила, что «в некоторых местах» это даже получило статус легитимного обычая. «Разве ты не читаешь объявлений в разделе ‘Знакомства’ в газетах? Или ты полагаешь, что пара, подыскивающая другую пару, делает это с целью совместного посещения кино?» Голос ее звучал совершенно обыденно, улыбка была приветливой и обещала продолжение дружбы.
Каким-то образом эти вещи стали известны Яиру. Его реакция была сдержанной. Взгляд его говорил: зачем тебе все это? Не лучше ли будет найти себе подружку, свободную от каких-либо обязательств? Но он не произнес ни слова и продолжал посвящать меня в свои математические изыскания с целью предсказания будущего. Он также сообщил мне, что ближайшим летом они с Яэлью собираются поехать в Европу, и словно между прочим добавил:
— Следовательно, мы не сможем видеться больше трех месяцев. Ты должен быть готов к этому.
Встретившись назавтра с Яэлью, я попросил ее: «Скажи Яиру, что я люблю его».
Визиты в психиатрическую лечебницу становились все более частыми, я обдумывал вариант самоубийства. Когда я видел ее или его, ноги у меня слабели и голова начинала кружиться. Однажды я пережил нечто совершенно необычное, в результате чего впал в сильнейшую панику. Я сидел на некотором расстоянии от нее и вдруг почувствовал, что глаза мои набухают и раздуваются до огромных размеров. Она позвала меня пересесть поближе, но я спасся бегством. Было принято решение о госпитализации.
Я прибыл в больницу ясным зимним днем. В воздухе ощущалась какая-то расслабляющая нега. Теплое солнце, высокие зеленеющие деревья, цветущие кустарники. В маленьком кабинете на третьем этаже меня ждал симпатичный ‘русский’ доктор. Предложил сесть. Открыл медицинскую карту и записал мои данные. Расспросил о самочувствии, о течении болезни, группе крови, образовании. Потом сказал:
— Итак, тебя привели сюда любовные неурядицы, вернее, эмоциональный срыв на фоне отношений с замужней женщиной. Как я понимаю, ты любишь ее. Скажи, пожалуйста: считаешь ли ты, что она тоже любит тебя?
Я ответил вполне откровенно:
— Доктор, мы хорошие друзья, и она подарила мне самую лучшую пору моей жизни. Любовь она должна дарить своему мужу. — И прибавил: — Я надеюсь, мне не будет запрещено навещать ее и впредь.
Доктор сказал:
— Никто не запретит тебе навещать ее.
На следующее утро я был представлен молодому врачу, блондину с карими смешливыми глазами. Это был настоящий красавец, облаченный в кремовую форму военно-воздушных сил, на которой красовались «крылышки» десантника и еще какие-то знаки различия, очевидно, «крылышки» летчика. На синих погонах возлежали три оливковые веточки капитана военно-воздушных сил. Они же украшали кокарду на околыше его фуражки.
Он признался, что еще не успел ознакомиться с моей историей болезни, и попросил, чтобы я вкратце пересказал ее. Я выполнил, насколько мог, его пожелание, продемонстрировав в своем изложении незаурядное чувство литературного стиля. Похоже, это произвело на него впечатление. Моя речь нисколько не напоминала отчаянный и ненавистный скулеж прочих больных. Я рассказал ему про Яэль, про свою любовь и про замучившие меня страхи. Он велел мне приглядеться к цветению огненного дерева за окном. И когда я уже готов был разрыдаться, сказал: «Красные цветы цветут снаружи». Это помогло мне успокоиться.
Кабинет был белым и почти пустым. Мы сидели возле казенного канцелярского стола, заваленного синими папками с историями болезни. Фуражка с кокардой лежала на узкой кушетке напротив. Он поделился со мной своими впечатлениями от нашего знакомства, в особенности его поразил поклон, который я отвесил ему, соглашаясь быть его пациентом. Сказал, что это был чрезвычайно изысканный поклон и несколько раз повторил: «польский аристократ». Спустя несколько дней он ознакомил меня с моей историей болезни, показал все записи и результаты обследований. Он хотел знать, подтверждаю ли я изложенные в них факты. Я прочел и кивнул: «Верно, верно». В резюме высоко оценивались мой интеллект и способность к самовыражению, но постоянно повторялось слово «шизофрения». После нескольких бесед со мной, молодой доктор сказал: