— Но, конечно, — закончил блоковой, — вы имеете право кончить жизнь самоубийством, доставив этим огорчение товарищам. И это будет прямым отсутствием чувства солидарности.
«Ясное дело, — подумалось мне, — побег для немецких узников не имеет никакого смысла: куда скрыться в стране, полностью контролируемой нацистами? К тому же подобные немецкие узники — особая привилегированная каста Бухенвальда, им в лагере вольготней, чем, скажем, было бы на Восточном фронте. Неплохо здесь пристроившись, она, эта каста, естественно, была решительно против любых попыток и поступков, какие бы повлекли за собой риск утери ее собственного сравнительного спокойствия и благополучия».
Так показалось мне на первых порах. Особенно после многословной тирады блокового. И не только мне. Откровенно говоря, авторитета и уважения не вызвали у нас ни это внутрилагерное «начальство», ни его приспешники, ни все те в добротной, ничуть на нашу «зебру» не похожей, одежде, кто повстречался нам по пути следования из бани в карантин. К тому же их, блоковых, назначают сами эсэсовцы! За какие такие блага и заслуги?! Знаем: в любом стаде пастух кормит своих собак, чтобы те лучше следили за овцами. Похоже, что и здесь так. А «овцы» это — мы. Растерянные, измученные, разнородные, без малейшей спайки между собой, чужие друг другу. Да и невозможна у нас эта спайка: среди нас много таких, кто взят за спекуляцию, за «черную биржу», за уголовщину. Есть и такие, кто служил оккупантам, но им не угодил, проштрафился. Остальные, «истинно-политические», тоже разнородны, раздираемы противоречиями, подчас враждебны друг другу. Но здесь все наши инакомыслия эсэсовцы срезали под самый корень: и аферисты, и спекулянты, и мы, бойцы «Армии теней», правые, левые, — все без исключения стали «политическими», получив красные винкели.
Дана команда ложиться спать, сняв все, кроме рубашек. Предупреждают: любого, кто будет обнаружен под одеялом в чем-либо еще, эсэсовцы считают за готовящегося к побегу и… соответствующие последствия — виселица и крематорий. Вот только вопрос, кто это обнаружит: сами эсэсовцы или их псы? Кто из них хуже?
Одежду складываем столбиками на скамьях вдоль столов. Располагаемся на нарах, тесно прижавшись друг к другу под одеялами: иначе не разместиться. Нечего и думать, чтобы лежать на спине или на животе, только на боку. И поворачиваться с боку на бок можно всему этажу только сообща.
Так началась первая ночь в Бухенвальде, в этом дощатом блоке, похожем скорей на каркас трехэтажной братской могилы. Он еле освещен. Блоковой и штубендинсты удаляются в свои закутки, где, конечно, намного просторней и вольготней. Вскоре замерло все, кроме прерывистого дыхания, храпа, глухого кашля, редких всхлипов тех, кто еще не свыкся с мрачной безысходностью своего нового положения. Ни у кого не осталось ни крошки еды. Теперь уж некому тайком «закусывать», как было несколько часов тому назад.
Бесспорно: эсэсовцам превосходно удалось сравнять всех нас, начиная с самой мелочи — с бритья наголо всех волосяных покровов. Теперь ни одна «овечка» этого огромного стада не отличается от другой, кроме как своим инвентарным номером. Ни семьи, ни близких, ни друзей — никого! Ото всех мы оторваны. Обрублены все связи с прошлым, всё, всё, всё!!!