На работу я ходил в «Гертнерай». Команда штрафная, но… не для меня и не для моего напарника, имя которого забыл: как только вводили в зону огорода, нас двоих отделяли от остальной команды, и мы, с кошелками, ползали между рядов помидоров, собирая спелые плоды. Никакого надзора, никаких эсэсовцев рядом. Они там, внизу — у очистных сооружений. Мы слышим их далекие голоса, их брань, видим, как хлещут они плетками по бегущим с носилками… Жуткая картина! Ну а мы, не спеша ползаем, промеж рядков, любуемся давно забытым видом этих прекрасных «золотых яблок» (помидоро — по-итальянски)… Едим, сколько хотим, хоть и без соли. И где? — в одной из самых страшных штрафных команд, которая пугает многих!..
Нисколько на такой работе не утомившись (умудрялись время от времени и подремать на солнышке!), вечерами я ходил по блокам. В блоке № 34, где однажды проводил «лойзеконтроле» — проверку на вшивость, меня привлекало послушать веселых и остроумных французов. Вспоминаю об этом и сейчас с улыбкой. Был там не то клоун, не то просто комик от рождения: он такие рожи строить умел, что покатываешься, держась за живот! Мог он так закинуть свой длиннющий язык, что он доставал до переносицы и, как лопатой, накрывал весь нос! Удивительно подвижное лицо, удивительный язык! Другой француз с преотменным искусством и на полном серьезе красочно описывал технологию изготовления самых деликатесных блюд и давал их рецепты, как оформить, как презентовать. Мы еле успевали слюнки глотать! Вспоминаю студенческую шутку: пошли мы как-то послушать концерт духовых инструментов, уселись в первом ряду и, как только музыканты задули в них, мы, стараясь обратить на себя внимание, достали лимоны и стали их сосать, делая самые кислые гримасы. У музыкантов захлюпали, зафальшивили их трубы и нас в итоге выставили вон из зала… Вот так и здесь. Не знал я вначале, кто этот рассказчик: им оказался Кристиан Пино, бывший министр и сверх того — один из прославившихся руководителей французского подполья, под кличкой «Фрэнсис». Группы его организации «Либенор», именуясь «фалангами», работали на Атлантике параллельно с нами и с группами «когор»…[62]
24 августа 1944 года. Накануне, поздно вечером, лойфер вручил мне в блоке бумажку «Цум Арцт». Странно!
— Я же не болен! — Ничего не знаю. Приказано тебе передать, чтобы ты завтра на работу не выходил. С 1100 и до 1300 ты должен быть в блоке. В ревир идти не надо. Ясно?
Ясным ничего не было. Но приказ есть приказ, зря бы его мне не передавали. Ломаю себе голову: что должно произойти со мной? Может, на обещанный этап?..
В указанное время в блоке, кроме меня, оказалось еще двое или трое. С такими же бумажками. Сгораем от любопытства, ожидаем чего-то сверхнеобычного…
В 1115 внезапно раздался рев сирен. Воздушная тревога, сперва предварительная, почти сразу затем «полная». Бросились к окнам: над нами в небе появился малюсенький самолетик «Мустанг»-истребитель. Оставляя за собой след-инверсию, он описал над лагерем круг, влетел в его центр и сбросил дымовую шашку на парашюте. Ясно: по ее дыму бомбардировщики произведут корректировку на направление и скорость ветра. А вот и они — армада летающих крепостей. Поблескивая и переливаясь на солнце, стали опускаться тучи станиолевых лент. Бомбардировщики шли низко. Засвистели бомбы. Некоторые из нас бросились под кровати, будто те могут их спасти. Смешно! Мне к бомбардировкам не привыкать стать — продолжаю глазеть в окно. Первые бомбы заухали взрывами около «собачника», где находились эсэсовские овчарки, а также в стороне завода «Густлов». Затем серии бомб упали в стороне эсэсовских казарм и «каменоломни» и левее лагеря — на ДАВ, у самой «брамы» — ворот. Взрывы, столбы дыма… Посыпались «карандаши» — фосфорные зажигалки. Закувыркались, падая, стенки их кассет… Самолеты улетели, пожары разрастались. Загорелась крыша «Эффектенкаммер», в которой хранились чемоданы и вещи узников. Это здание было рядом с кухней, и мы бросились тушить…
В лагерь «заблудилось» три бомбы: две — у забора крематория, одна попала между двух дощатых бараков на аппель-плацу, где производился ремонт оптики и размещалась электромастерская. Крематорий остался невредим, а бараки полностью разрушены. Эффектенкаммер загорелась от двух упавших на нее зажигалок и искр от большого пожара в лесном складе ДАВ. Там полыхало здорово! Зажигалки нам удалось сбросить, ликвидировать огонь. Мне с крыши этого двух- или трехэтажного здания было все хорошо видно. Ворота были широко распахнуты, туда и сюда сновали узники: одни спешили за зону на помощь раненым, другие вносили их в лагерь — в ревир. Я бросился в лазарет помогать, пробежал мимо тлевшего «дуба Гёте». Согласно преданию, у этого дуба Гетё любил писать свои гениальные стихи. Эсэсовцы же утверждали, что «Третий Рейх так же крепок и будет существовать вечно, как и этот дуб!». И вот — конец дубу, значит и рейх скоро «дуба даст»! Поскорее бы!..