Тут и должны мы предпринять побег. Удастся ли он? По утрам подавали несколько порожних телятников, грузили в них наши бригады и везли в Кёльн. Стали работать на южной товарной станции.
Десятки груженых составов остались намертво прикованы на этой станции. Часть вагонов была обуглена, были и опрокинутые их остовы. Все пути разорваны, воронка на воронке, — знакомая картина! Понятна и наша работа: восстанавливать пути, засыпать и ровнять воронки, разбирать и относить покореженные рельсы, таскать и монтировать новые. Но кое-где зарылись невзорвавшиеся бомбы. Их необходимо было находить и обезвреживать — выкручивать детонаторы. Из добровольцев составлено несколько «бомбензухер-коммандо», с особым усиленным питанием. Им и предоставлена работа по разминированию. Бывало, что из этих «престижных» команд с дополнительным питанием возвращался лишь конвой: неожиданные взрывы уничтожали ее всю, целыми оставались одни эсэсовцы, находившиеся на безопасном расстоянии и в укрытии. Набирали других добровольцев…
Мы должны были восстанавливать пути, чтобы дать возможность вывезти десятки груженных военным снаряжением и продовольствием составов. А бомбардировки не прекращались ни днем, ни ночью, — жизнь была веселой, ничего не скажешь…
Дважды в день, на работу и с работы, мы проезжали через полустанок Кальшойрен. Там, рядом с железнодорожным полотном, стояло два барака — лагерь девушек, остовских работниц. Без особого труда удалось установить с ними контакт, договориться: объяснили им место нашей работы, под каким большим камнем мы будем оставлять им записочки.
Как нас, так и их прежде всего интересовали земляки. Они были из Смоленской, Брянской, Минской, Днепропетровской, Станиславовской и других областей. Когда дружба более-менее закрепилась, в одной из записочек мы попросили их содействия в случае нашего побега. Они ответили согласием.
Удивительнейший случай произошел у нас — побег с места работы. Такой, что и побегом-то его не назовешь! В моем вагоне был парнишка лет шестнадцати, Ваня-«Курский». Откровенно говоря, подобного трусишку я еще никогда не встречал: при первых звуках самолетов он, если это было на работе, распластывался ниц на земле, закрыв голову руками. Если в вагоне, он, как угорь, соскальзывал с нар и нырял под них. И ничто не могло его сдвинуть с места, пока звуки бомбардировщиков не удалятся. Прозвали мы его «Птицей-страусом».
— Ванька-а-а! Как ты сюда попал? — сквозь грохот близких разрывов донесся до меня удивленно-радостный возглас. Мы только что вбежали в полуразрушенное здание, а в нем уже оказались мальчишки-остовцы. Я оглянулся: у нашего ничком на мусоре лежащего Ваньки сгрудились эти гражданские. Оказалось, земляки, из одного села. Услыхал, как нашу «Птицу-страуса» уговаривают бежать. Тот — ни в какую, слышать ничего не хочет! Здорово похоже на анекдот: ведут как-то длинную колонну на расстрел, проходят рядом с лесом… «Давай дернем в лес: три шага, и кусты нас скроют!» — предлагает один обреченный другому. А тот: «Да ты что, рехнулся? Ведь хуже будет!»…
— А вы украдите его! — пошутил я, не выдержав. Ребята глянули на меня удивленно. Затем пошушукались. Один из них исчез и вернулся с одеялом. Не успел я и глазом моргнуть, как Ваньке засунули кляп в рот, спеленали и были таковы со «свертком»! В суматохе, в свисте и разрыве бомб ничего не разберешь!
Бомбардировщики улетели, нас вывели из помещения, построили, стали пересчитывать:
— Штиммт нихт! Айнер фельт (Не сходится: одного не хватает!) — недоумевают эсэсовцы. Искали-искали — как в воду канул! Тут один из них обнаружил рядом со свежей воронкой кусочек «зебры» с пятнами крови. Решили, что кого-то разорвало и засыпало, поиски прекратили. Молодцы, ребята: отлично придумали! Да, здесь проявились настоящая солидарность, товарищество, решительность, мужество. Эти качества у русских юношей не были пустым звуком! Разве после такого можно их не уважать?! Уверен, что такими же окажутся и девчата из Кальшойрена, что верить им можно! Впрочем, будущее покажет.
Взрывы бомб, да еще когда они совсем рядом, сеяли панику среди эсэсовцев. Ох, как не хотелось им погибать! «Полосатикам» терять было нечего, и не всегда они «драпали», очертя голову, в поисках укрытия. Им важнее было использовать панику, отсутствие охраны, чтобы ринуться на поиски съестного. В одном полусгоревшем вагоне, довольно далеко от места работы, я обнаружил мешки с мукой. Конечно, схватил целый, взвалил его на плечи и пошел, еле передвигая ноги. Наполнить наши сумки мукой было бы делом секунды. Ну и тяжеленный же, килограммов на 70–80 (на неделю бы всем хватило! Каких бы лепешек напекли!). Вдруг слышу сзади крики: «Хальт!.. Хальт!» Оглянулся: увидел далеко-далеко полицейских с карабинами. Мне лишь бы в зону оцепления — туда не сунутся! И я припустил, насколько мог, быстрей. Вдали грянул выстрел. В тот же миг меня что-то толкнуло в спину, и я чуть не клюнул носом. Откуда ни возьмись, навстречу мчится гауптшарфюрер. Со стеком в одной, со своим огромным пистолетом — в другой руке. Тоже кричит «Хальт!» Я остановился, сбросил с плеч мешок. Подбежали полицейские, хотели меня забрать.