Чтобы спуститься вниз, необходимо было чуть раздвинуть в стороны свисавшие с верхнего этажного перекрытия арматурные прутья с прилепленными к ним кусками бетона. В этом подвале мы и поселились. Над щелью, у изгибов прутьев, мы установили глыбу бетона «на честном слове», прислонив ее к арматурной катанке. Килограммов в 25 весом: непосвященному, желающему пробраться через щель-лаз, было бы естественным ухватиться за этот прут, чтобы придержаться. Но шатнув его, он бы неминуемо сбросил себе на голову эту «мину». Наш «сюрприз» удачно сработал несколько раз, пробив голову одним и навсегда отбив охоту у других солдат полюбопытствовать содержанием подвала.
Во всех этих четырехэтажных корпусах, даже в поврежденном, была расквартирована какая-то немецкая пехотная часть. И наш подвал, находясь под такой надежной маскировкой, надолго стал отличной малиной: кому бы в голову пришла мысль, что под ногами у солдат преуютно притаилась кучка вооруженных лиц?!
Естественно, мы не преминули проделать запасные выходы: разбетонировали вмурованные в проемы выходящих на тротуар окон торцы решеток, этим сделав их съемными. А с пола и до окон соорудили ступеньки. Теперь в любой момент можно было быстро и без труда покинуть наше убежище.
Трубу от печки-буржуйки мы вмонтировали в доходивший до нас канал дымохода. Ввиду холода солдаты над нами топили, наш дым выдать нас не мог.
Наученные горьким опытом с заснувшим на дежурстве в кёльнской малине Толей, в нескольких местах ведущего к нашим комнатам длинного коридора мы у стен расставили пустые жестяные банки из-под повидла (в складе их было предостаточно), попарно соединив их поперек прохода черными, невидимыми даже при свете фонариков, нитками: заденешь их ногой — попадают и покатятся банки. И в резонирующей пустоте подвала поднимется такой грохот, что и мертвый в своем гробу от страха перевернется! Опробовали: этот сигнал тревоги функционировал лучше любой сирены! Одно неудобство: влезать к нам и вылезать можно было лишь в темноту.
Перед казармами от дороги, ведшей к мосту, ответвлялось узкое асфальтовое шоссе, спускавшееся к левому берегу Рейна, к селу Нойендорф. Напротив его, на другом берегу, у подножия гористого склона, находилось село Нойдорф, а выше его — поселок Эренбрайтштайн. Там, за вершиной скалы, была установлена мощная артиллерийская батарея: с той стороны Рейна уже оборудовался новый заградительный рубеж.
Чуть ниже по Рейну, в глубине правого берега, — город Гренцхаузен. Там за горизонтом ночами по одному-два раза внезапно вспыхивало медленно разрастающееся зарево. Затем появлялся пук ярко-красного пламени, освещая над собой длинную черную сигару. Эта сигара, подгоняемая пламенем, все быстрее и быстрее всверливалась в черное небо, оставляя под собой белый шлейф, а затем стремительно уменьшающимся метеором, сделав где-то в высоте крутой поворот, исчезала из виду. Все это происходило при полной тишине. Лишь через две-три минуты, когда в небе не оставалось уже никаких следов, уши взрывал мощный, все содрогающий рев, грохот с завыванием. Он длился минуты четыре и, удаляясь вслед исчезнувшей сигаре, постепенно затухал. А уши долго еще не были в состоянии привыкнуть к наступившей тишине. Что это? Вскоре мы поняли, что близ Гренцхаузена производится запуск беспилотных радио-управляемых ракет «Фау-2». Болтали, что, мол, они поднимались на высоту в 70 километров и там сворачивали на Лондон. Несколько ракет на наших глазах взорвались в небе, не успев набрать нужной высоты. Мы знали, что узники некоторых концлагерей, таких, как Дора, занимались монтажом этих ракет. И в Бухенвальде собирались наладить их серийное производство, да не вышло: в августе разбомбили завод. Преждевременные взрывы этих ракет — не результат ли работы узников, их саботажа?..