В небе то и дело пролетали тучи союзных бомбардировщиков, то в глубь Германии, то возвращаясь оттуда. Не забывали они одаривать частью своего груза и наш город и его окрестности. Уже давно не видно немецких самолетов. Единственной защитой, кроме редких зениток, было несколько аэростатов, да бочки с искусственным туманом. Обслуживались они советскими военнопленными, переодетыми в форму «люфтваффе» и находящимися на немецком солдатском довольствии. Жили они бригадами по 6–8 человек в раскинутых вблизи их «агрегатов» брезентовых палатках. Искусственный туман! По-моему, в данном случае он был малоэффективен, скорее был соломинкой для утопающего: разве мог он скрыть город, если русла рек Рейна и Мозеля, да нити железнодорожных путей, пусть и разбитых, сходившиеся к вокзалу, оставались отличными ориентирами для летчиков? Видимо, тут больше пеклись о спасении мостов, которые, хоть и продырявленные и решетоподобные, продолжали нести свою службу. Сам город, в котором не было стоящих военных объектов, кроме нашей казармы, союзников интересовать не мог. Их бомбардировки «ковром» были нацелены на окончательное уничтожение любых коммуникаций, ведших в сторону фронта. Остовцы, прибегавшие из прифронтовых мест, рассказывали, что на фронте у немцев почти нет ни снарядов, ни патронов. Самое, мол, ходовое оружие у них — кирка и лопата: пока одна часть солдат сидит в окопах и изредка постреливает, другая часть вместе с мобилизованным населением и остовцами занимается рытьем окопов в тылу, километров на пять сзади. А американцы не спешат, не предпринимают никаких атак. Зато неустанно бьют их артиллерия и танки, без передышки пикируют и бомбят карусели штурмовиков. Отутюжив «на всякий случай» лишний день уже пустые окопы, они методично придвигаются на столько же, на сколько отступят немцы. И не более. Смерч их огня переносится на новые вражеские позиции. Жизнь их солдата — на вес золота. Так это или не так, — судить не берусь. Но кое в чем впоследствии пришлось убедиться.
В конце февраля гул канонады на западе значительно приблизился. Яснее стали видны воздушные карусели-хороводы: они не только бомбили, но и обдавали очередями окопы и все движущиеся цели. Через мост на ту сторону Рейна, всегда ночью, стали тянуться разрозненные мелкие группки немецких солдат, редкие машины, самоходные минометы…
В одну из последних февральских ночей мы бродили по близлежащему лесу. Вдруг сквозь деревья стали видны отблески костра. Кто бы это мог быть? Осторожно стали подкрадываться. Явственней донеслись обрывки раздраженных голосов, доходивших подчас до крика. Почудилось, что среди немецких были и русские ругательства. Русские?!.. Заинтригованные, подползаем еще ближе. Видим: у слабенького костра сидят человек шесть в немецкой полевой, а может и люфтваффевской, форме и о чем-то препираются со стоящими к нам спиной эсэсовцами в черном. Их было столько же. Донеслось смачное русское ругательство — его произнес один из сидевших. Неожиданно эсэсовцы, будто по команде, дали по короткой очереди в этих солдат и тут же, как саранча, накинулись на их ранцы. Подлецы! Убивать, да еще и мародерством заниматься!!! Мы и так были на них злы, а тут такое!.. Негодуя и не в силах сдержаться, мы выпустили в эсэсовцев чуть ли не по целой обойме. Подождали. Нет, уже никто не ворошится, тишина. Один из эсэсманов недвижно лежал чуть ли не в центре костра, противно завоняло шерстью.
Рядом мы обнаружили четырехколесную ручную тележку, а в ней — о, чудо! — два легких ручных пулемета и к ним полные диски, целых шесть штук! Советское оружие! Дегтяревское! Как оно сюда попало? Конечно же оно нам пригодится, надо только в нем разобраться, научить пользоваться им и ребят. Соблюдая осторожность, прикатили тележку к себе и замаскировали ее поближе к малине, присыпав опавшими листьями и снегом.
Дня через два по потолку над нами быстро-быстро затопали кованые сапоги. Напряглись, ожидая гостей. Но нет, наступила тишина… Что случилось? Не в силах превозмочь любопытство, выползли через щель, рискнули глянуть во двор: там стояли две поломанные телеги, валялись какие-то разбитые ящики, мусор… и ни живой души! Совсем уж необычная картина! Через час, не выдержав, вышли во двор. Со всех этажей на нас глядели пустые окна с разбитыми стеклами: казарму бросили! Мы в ней — единоличные хозяева!
События помчались за событиями… Казарма — лакомый кусочек для бомбардировки, ведь не знают же, что она пуста! Надо бы во время налета держаться от нее подальше. Но, когда над головой были такие соседи, разве вылезешь из своей норы? И приходилось, как «премудрым пескарям», сидеть в подвале и дрожать, прикидывая: пронесет сегодня или не пронесет? Чтобы как-то успокоить ребят, я им, как непреложную истину, внушал: «Не бойсь, ребята, сегодня сюда бомбы не сбросят. Знаю точно!» Так было до сих пор. Но теперь, когда мы избавились от опасного соседства, когда до свободы оставались считанные дни, испытывать терпение судьбы было бы глупо. И вот завыли сирены, а меня, как назло, опять затрясла малярия. Паршивая это штука — болотная лихорадка-палюдизм. Подхватил я ее, видимо, в лагере Секелаж. Температура под сорок, губы потрескались, всего трясет, пот льет градом, ноги и руки — ватные! Попросил ребят помочь выбраться на свежий воздух, довести до палатки «люфтваффевцев». Только уложили к ним на койку, как показалась туча «летающих крепостей». Засвистели и завыли бомбы. Все умчались искать надежного укрытия. Рядом с палаткой на буржуйке осталась скворчать картошка. А я лежу, почти в полузабытьи. Кругом ухают взрывы. Вдруг почувствовал, что на одеяло над животом плюхнулось что-то, жжет… Тронул пальцами, обжегся и окончательно очнулся. Посмотрел: пропеллер-стабилизатор от бомбы. Вверху, в брезенте — проделанная им дыра!.. Э-э-э, нет, так мы не договаривались: раз на меня уже части бомб летят, надо убираться отсюда подальше! Кое-как встал на ноги и, шатаясь из стороны в сторону, побрел куда-то вперед. Дошел до каменного забора, придерживаясь за него руками и облокачиваясь телом, проскользил таким образом еще с десяток шагов, пока, наконец, не свалился в полном беспамятстве…