В селе Нойдорф — частые разрывы артиллерийских снарядов. Уже горело несколько домов. Дня два затухали остатки подожженных тягачей. Давно не слышно батарей с немецкого берега. А обстрел его методично продолжается… На пятый день от Нойдорфа отчалила лодчонка. В ней — человек в гражданском, на носу лодки — белый флаг. Обстрел прекращен. Настороженная тишина, мы наблюдаем, что будет дальше.
Лодка уткнулась в берег у кирхи. Из нее, с флагом в руке, пугливо озираясь по сторонам, вышел полненький немец. Когда он приблизился к самой кирхе, из-за угла показался американец с карабином. Держа парламентера на прицеле, он к нему приближается. «Два шага вперед, один — назад» — такой, как мне показалось, была скорость его продвижения. Не дойдя шагов пяти до немца, он останавливается, а гость с «вражеского» берега плюхается на колени и что-то жестикулирует… Оказалось, он — бургомистр Нойдорфа. Просит прекратить разгром его села: уже три дня, как в нем нет ни единого немецкого солдата!
Огонь больше не возобновляли. На следующий день, по шоссе на том берегу, со стороны Ремагена к Майнцу, промчалась длинная колонна американских танков. Говорили, что они форсировали Рейн у Ремагена, по единственному, чудом оставшемуся невзорванным, мосту. Почему его не взорвали, об этом скажет история, изучающая тайны закулисных махинаций.
Итак, война незаметно перемахнула через наши головы и покатилась дальше на восток!
В первый же день появления американцев я отобрал у ребят все их «личное» оружие, спрятал его в тайнике на чердаке какого-то дома. Самого молодого — Сашу Кайдана — назначил хранителем этого склада, на случай, если со мной что-нибудь случится. Сделал это вовремя: вскоре появились объявления-приказы об обязательной сдаче любого оружия. Для нас наступила спокойная жизнь, появилась некая уверенность в завтрашнем дне.
Дней через десять по шоссе на том берегу потянулось несколько тягачей с длинными прицепами, на которых находились черные сигары, — так и незапущенные ракеты «Фау-2», штук пять. Их медленно тянули на юг, в сторону Майнца…
Над головой безостановочно пролетают тяжелые самолеты. В два этажа: выше — «летающие крепости», ниже — транспортные «Дугласы» с бензином и прочим «товаром» для фронта.
Советские мальчишки и девчонки, бывшие остовцы, стали стягиваться и расселяться в пустых казармах, где некогда находилась наша малина. Вдруг на одном из корпусов зареял французский трехцветный флаг! Французы! Действительно, у некоторых были береты с красными «помпонами». Для меня они — что «земляки», и я бросился к ним: вдруг кто-нибудь слыхал о Ренэ, о Мишеле и его гибели, о других?
Меня препроводили к командиру. Рослый, юный, но бородатый парень. Лейтенант. Он пытливо стал всматриваться в меня, потом его будто осенило:
— Послушай, не был ли ты во Франш-Конте? В Клервале, Монбельяре?
— Был.
— То-то твое лицо мне знакомо! А что ты там делал? Я рассказал о Пьере Вильмино, капитане Анри, что в основном обучал обращению с огнестрельным оружием…
— Точно, теперь вспомнил: ты меня учил разбирать и собирать пистолет «Вальтер».
— Значит, вы знаете о капитане Анри, лейтенантах Ноэле и Николе?
Оказалось, что Анри уже был не капитаном, а полковником. И он — не Анри, а стал «Фабианом», участвовал в Парижском восстании, создал полк, который получил № 151. Да, этот лейтенант слыхал о гибели одного отряда в районе Вил-лер-ле-Лак, у швейцарской границы. Но, когда пройдено через столько боев, разве всех припомнишь?..
— Туго, очень туго нам приходилось. И не только бои тому причиной. Перед нами стояли и другие задачи: экипировка, снабжение, вопросы, кому подчиняться, чьи приказы выполнять? Мы так и не получили статус регулярной армейской части. Дошли с полком до Мюльхоуза, почти до Германии. И там, в штабе полковника Фабиана взорвалась мина. То ли диверсия, то ли несчастный случай — никто до сих пор толком не знает. Погиб наш Фабиан и все, кто с ним был. Теперь наш полк носит его имя…
Горько! Такой человек, такой командир! Вдруг, я удивился самому себе: раньше подобное сообщение вызвало бы во мне бурю страданий, а сейчас… сейчас я его воспринял почти спокойно! Отчего бы это? Неужели война и впрямь создана, чтобы «огрубел, опустился народ», как поется об этом в «Кирпичиках»? Да-а, за это время лихолетья пришлось пережить горькие утраты, потерять многих друзей. Смертью больше, смертью меньше — не все ли равно? И еще неизвестно, что и как будет дальше…