Из этого дома к вечеру нас отконвоировали в другой, двухэтажный, с часовыми вокруг. На втором этаже было уже человек двадцать разной национальности. Хоть и кормили регулярно и неплохо, ждать неизвестно чего не больно хотелось: очень волновал меня тот майор из контрразведки. Самое интересное, что он абсолютно не заинтересовался моей информацией о Бухенвальде, об экспонатах в патологии, о том, что там ждут избавления… Зря ты, дорогой Густав Вегерер, надеялся, что я смогу оказать вам услугу! Обо всем здесь знали и без меня!
Через день мы решили смотать отсюда удочки. Ночью, когда все спали, мы с Сеней выпрыгнули через окно в огород. Приземлились довольно благополучно. А вот Ваня Земляной почему-то не рискнул: ему показалось слишком высоко! Странный какой-то! С ним и раньше была морока: в минуты опасности, когда необходимо было затаиться и быть тише воды, его начинал разбирать кашель. Что только он ни делал, что только ни придумывал, чтобы справиться со своим непонятным недугом! И подушку с собой брал. Будто подобный «глушитель» поможет ему. Конечно, подушка немного помогала, но ведь это неудобно и громоздко — таскать ее с собой!.. А сейчас новая странность — боязнь высоты! Подождали его, подождали, затем, прошмыгнув за спиной часового, по задворкам выбрались из опасного квартала и к утру были в Нойендорфе у своих… Все же на душе было неспокойно и стыдно: бросили, мол, своего! Не выдержали и пошли его выручать. Не знаю, как бы нам это удалось, каким способом, но… на полпути столкнулись с ним самим, нос к носу! Молодец, Ванюшка, не подкачал, преодолел самого себя!
Казармы, где мы некогда жили в подвале, все больше и больше, как я уже упоминал, заполнялись остовцами, гражданскими, а также и бывшими советскими военнопленными. С питанием было сравнительно неплохо: на полях оставалось много неубранных картофеля, капусты, брюквы, сахарной свеклы, моркови, бурака. Мимо часто проезжали колонны грузовиков с наборами сухих пайков, и мягкосердечные водители-негры подбрасывали в лагерь консервы, а то и целые коробки наборов.
Многие советские граждане и не видели и не слышали о неграх и теперь разглядывали их с любопытством. Однажды один из остановившихся на отдых бразильцев, помывшись, попросил полотенце. Отказать такому симпатичному негру не осмелились, долго следили за процедурой вытирания, а потом недоверчиво разглядывали полотенце: почему оно осталось белым? Пригласили водителя отведать борща. Тот уплетал его за обе щеки, от удовольствия закатывая свои бельма и ослепляя своими снежно-белыми зубами, причмокивая, да поахивая… Потом стал допытываться, из чего он сделан.
— Из вашей консервы! — хором ответили юные поварихи и кое-как жестами разъяснили свой ответ. Впрочем, слово «консерва» было понятным и так.
— Ну да? — засомневался тот. Более подробно объяснить всю технологию изготовления борща, ввиду незнания языка, никто не смог: еще не было достаточного навыка в языке из смеси жестов и мимики. Негр поблагодарил, попрощался и вышел. Через некоторое время девчата, удивленные, что не слышат звуков отъезжающего грузовика, выглянули на шоссе. Видят: среди горы открытых картонных коробок, которые он вез, копается водитель с ножом в руке: вскроет одну консерву, отведает, сбросит ее вниз; берет другую, проделывает с нею то же. Сбоку машины валялась уже горка вскрытых банок. Поняли: водитель ищет ту, из которой получился такой вкусный «борч»!.. С неделю не утихал хохот над этим фактом…
— Сашка! Пашка застрелил в лагере Мишу-«Москвича»! прибежали встревоженные ребята.
Первая мысль: как он осмелился без моего разрешения взять пистолет? Как смог Саша Кайдан нарушить мой приказ и посягнуть на склад оружия, который должен был охранять?
— А где Кайдан? — Он вместе с Пашкой куда-то сбежал! Миша-«Москвич»!.. Он был самым старшим из ребят, и года на два старше меня, был поэтому одно время моей «правой рукой», чем вызывал во многих некую ревность. Как старшего, следовательно более рассудительного, я прочил его в «преемники» в случае моей гибели. Действительно был москвичом. Перед войной, как говорил, работал в Москве шофером такси. С месяц назад, когда мы жили в подвале казармы и еще не перебрались в Нойендорф и даже не думали об этом, мне показалось, что наша малина на грани провала. Срочно надо перебазироваться! Куда? И я послал Михаила на остров среди Рейна, недалеко от Нойендорфа. Там был маленький поселочек. Пусть он договорится с крестьянами, с остовцами о трудоустройстве «сезонных рабочих», то есть нас. Дней через десять и мы, мол, заявимся туда. Сказано — сделано. Но когда мы прибыли, Михаил уже преотлично устроился скотником. Угощая нас молоком, он признался, что о нас и не заикался. А нас просит поскорее покинуть остров, ни в коем случае здесь не оставаться, его самого оставить в покое… Конечно, для нас это было большим и неожиданным ударом. Куда теперь податься? И… нам пришлось вернуться обратно в малину и молить Бога, чтобы опасения и предчувствия мои оказались преувеличенными. Ребята, конечно, сильно возмутились: по меркам того времени поступок Михаила расценивался как предательство. Возмущались и тем, что я, и глазом не моргнув, проглотил такую пилюлю. Но то было с месяц назад, когда наши жизни действительно зависли на волоске. Теперь же совсем другое, — зачем же ворошить старое? Все обошлось, и ладно! Да, Михаилу не повезло! Как только пришла свобода, его потянуло к старым друзьям, которых он так легко предал. И вот… Эх, Михаил! Михаил!.. Ну зачем ты вернулся?.. Сейчас он лежал на столе в одной из комнат казармы. Его готовились похоронить, как подобает по христианскому обычаю. Вместе с двумя военнопленными, лежавшими рядом: они отравились древесным спиртом, хотели отметить свою свободу! Обидно за троих: погибнуть на пятые сутки после освобождения!