Эпилог
А дальше… а дальше все пойдет «по кочкам и буеракам»: строительство Шекснинской ГЭС под Рыбинском… В декабре 1946 года, в лютую зиму, нас в нашей летней одежде и истоптанных полуботинках сгрузят в снег до пояса, при морозе в –25–35 °C… Недостроенные бараки-срубы у города Ухта, Коми АССР, «район, приравненный к Крайнему Северу», то есть где «двенадцать месяцев — зима, а остальное — лето». Ва-ленки-ушанки, рукавицы и ватную робу выдадут примерно через месяц. Тем, кто жив еще останется. Так будет соблюден принцип «экономии» и… «естественного отбора». Строительство «Гофманской печи» для обжига кирпича для Ухты и других новых городов…
В мае 1949 года в зону лагеря, где мы находились вместе с «бытовиками» со сроками «трижды по 25 + 10 и 5», где «попки» на вышках, сменяясь, «вещали»: «Сдаю… Принимаю охрану врагов народа», мне вручают на подпись «ознакомлен» бумажку. Это — «ордер на арест». Только тогда я узнал, что, как оказалось, до тех пор я был «на свободе»! Все эти несколько лет под строжайшим конвоем, когда в любой момент, если «попке» не понравишься, можно было ждать пулю в затылок «за попытку к бегству!»… — я был «свободен». Наконец-то я и вправду «арестован»! По настоящему!!!
Меня мгновенно «изолируют», то есть из лагеря привозят во «внутреннюю тюрьму МТБ» в столице Коми Республики в Сыктывкаре. Допросы, уговоры, пытки: «Подпиши, что ты — засланный в СССР шпион! С каким заданием?» Соответственно предъявляют статью «58–6» — шпионаж. Так указано и в ордере на арест.
Через некоторое время я «дошел»: сломлено, ввиду бесполезности, мое упрямство. Я согласен на все: «Пиши, гражданин майор, все, что хочешь! Подпишу всё!..» И в самом деле: к чему сопротивляться, отнекиваться, на что можно надеяться? И какой в том смысл? Раньше, там, когда дрался, я знал, на что и за что иду: они — враги, и я им враг! И всё было правильным: и пытки, и суды, и приговоры… или просто пытки и перспектива уничтожения без суда и приговора, Бухенвальд… Всё было правильным, всего этого я был достоин, как злостный враг, от врага и получал по заслугам. А здесь?! Зачем и сколько можно терпеть? Какой смысл? Что и кому, с какой целью доказывать? Кому это нужно? А допросы и пытки тоже варварские. Пропали и все мои зубы. Надоело! Смерть — лучше! Это — избавление от никому не нужной жизни. И мне она не нужна. Поскорее бы покой! Поскорей бы!.. И вот — радость: я наконец в камере смертников! Мы слыхали о ней: на седьмые сутки, по конвейеру, вызывают «с вещами» и… навсегда покой! Наконец-то! Каждый из нас (нас постоянно семеро: одного заберут, другого приводят) с радостью ожидает «своего седьмого дня». На седьмые сутки для каждого из нас наступит-таки этот долгожданный вечный покой! Ура-ура-ура!… Аж танцевать вприсядку захотелось.
Но… телега жизни не смогла остановиться и, сделав крутой пируэт, помчала по кочкам дальше. «Все дороги ведут в Рим»? Меня они привели в «любимую Москву-столицу». Прекраснейшие, знаменитейшие тюрьмы: Лубянка, Лефортовская и Бутырская-пересыльная. Всё ведь надо познать! На Лубянке, после допросов в основном в Лефортовской со мной беседовала дружная компания симпатичнейших мужей — полковников, генералов… Беседовали, как равный с равным. Я даже расположился в шикарнейшем кожаном кресле. Там все было кожаным и богатым — живут же люди! Даже анекдотами друг друга потчевали — дружно гоготали. Поинтересовались условиями в нацистских тюрьмах, концлагере… Где, мол, лучше, вольготней? Чего, мол, в наших, по сравнению с заграничными, не хватает?… На такой вопрос я ответил, что «там», даже в концлагерях, были простыни. И они постановили:
— Парень ты — симпатичный, веселый! Вот только слишком много зла в тебе накопилось против нас! Выпустим — много дров наломаешь!.. Лучше будет, чтобы ты пару годиков дровец попилил, в мирной обстановке. А там успокоишься, придешь в себя… Вот тогда и откроем тебе двери в наше общество!..
А и вправду: раз здесь сидят даже такие заслуженные люди, далеко не чета мне, как, например, Лев Захарович Треппер (с ним в одной камере я просидел с месяц), то лучше дрова пилить, небо голубое, северное сияние, снег, мороз видеть, иногда даже болотной морошкой, голубикой лакомиться, чем, как он, из камеры в камеру, из тюрьмы в тюрьму и кроме 20-минутных прогулок раз в неделю никакого свежего воздуха, ни неба, ни солнца!…[81]
81
Л. З. Треппер еще в 1937 году был заслан известным Разведуправлением Яна Берзиня в Европу (Бельгию и Францию) с целью развертывания советских разведсетей в Европе. Еврей по национальности, он развил бурную деятельность, организовал множество ветвей своей сети, в том числе и берлинскую группу во главе с Харро Шульце-Бойзеном и Арвидом Харнаком. Одной из его заслуг было то, что он, наряду с Рихардом Зорге, заблаговременно, за несколько дней, поставил Москву в известность о дне и часе вторжения Гитлера в СССР Но его информации не придали значения. Даже категорически было запрещено работать против Германии, «до особого распоряжения». В помощь ему было послано несколько разведчиков, в том числе майор Макаров, быстро в Бельгии разоблаченный абвером. Макаров — «Кент» тут же переметнулся и стал «двойняшкой». Треппер предупредил Центр, что «Кенту» доверять нельзя. Безрезультатно! Как разведчику из бывшей команды расстрелянного Берзиня, числившегося «врагом народа», доверия ему не было! И в одной из шифровок Макарову — «Кенту» Москва передает поручение для Шульце-Бойзена и Харнака, указав и их явочные адреса. Таким образом, абвером, при помощи самой Москвы, была раскрыта и уничтожена берлинская группа. Чуть позже был схвачен и сам «шеф» «Роте капелле» — Лев (Леопольд) Захарович Треппер. Ему вскоре удалось бежать. Сразу после войны он был доставлен самолетом в Москву и из аэропорта — прямо на Лубянку: за его критику грубейших ошибок «Директории» — разведу правления. Волею судьбы мы с ним и встретились в камере: сам высший «шеф» и один из его случайных бойцов! Только тут я и узнал, по чьему распоряжению, в 1941 году, в Берлин было отправлено несколько «посредников», мы в их числе.