Часто над головой кружили немецкие самолеты. За эти дни я многое перевидел. На Чукарице проехал мимо зацепившейся стропами парашюта за шпиль здания и висевшей над самым тротуаром огромной однотонной махины-бомбы. Вот, какая она, эта люфтмина! Видел, что натворила она на площади Славия. Там ее взрывной волной были завалены все окрестные здания. Сама площадь была усеяна окровавленными осколками и частями тел. Дежуривший там жандарм рассказывал, что, увидев спускавшегося «парашютиста», сюда сбежалось много народу… с топорами, с вилами, кто чем горазд, чтобы «попотчевать» незванного гостя-«шваба». На площади Теразийе, полыхали жарким костром гостиницы «Москва» и высотная «Албания». На Обиличевом Венце горел и наш «Стари Универзитет». Всюду полыхало, скворчало, потрескивало, разносился мерзкий смрад. Угодили бомбы и в бомбоубежище на Шумадийской улице, там погибли все, около ста человек…
Не помню, на второй или третий день решил заехать к маме, вывезти ее из Содома и Гоморры. Что с ней? Жива ли?.. Пусть у нас с ней не все было гладко, но это же мама! Подъехал к Светосавской церкви, на улицу Скерличеву: она жила тут — я всегда был в курсе всех ее перемещений. Вошел. Навстречу — она! Бежит! Бросилась ко мне: — «Ты жив!..» Обняла, зарыдала. Успокоилась и стала показывать свои владения: своими слабенькими руками она за эти дни вырыла себе щель, накрыла ее досками, прикидала их землей… Считала это «бомбоубежище» сверхнадежным! С какой гордостью продемонстрировала она это свое творение! Бросить все это?! Ни в коем случае!
— Нет, Сашок. Никуда я не поеду! От судьбы не убежишь! А ты, Сашок, береги себя… пожалуйста…
Последние объятия. Слезы свои она гордо сдержала. Только перекрестила, поцеловала и долго махала вслед. Не знал я, что вижу ее в последний раз!.. Но сцена эта осталась в памяти навечно. Оказывается, она меня все-таки любила! Эх, какие мы были оба гордые, друг к другу непримиримые! Да, я был дерзким, своенравным мальчишкой, не мог стерпеть ее диктаторства. Плюс ко всему — моя первая любовь! Как ты этого не поняла, мамочка? Если бы ты только знала, как мне тебя недоставало, как не хватало ласки, на которую ты всегда была скупа! А может, именно это и сделало меня крепче?.. Эх, мама-мамочка, как я перед тобой виноват!
Веки отяжелели, стали пудовыми, непроизвольно смыкаются. Хоть спичками их подпирай! Частые пробки на дорогах, нервное переругивание таких же, выбившихся из последних сил, водителей немного взбадривали. Но монотонное гудение двигателя, однообразный цвет бесконечно тянущейся передо мной дороги — все это вновь нагоняло сонливость. К счастью, как уже говорил, рядом сидел какой-нибудь старшина, следил за мной, развлекал разговорами, расталкивал, если видел, что глаза мои закрывались. На третьи сутки я стал впадать в забытье каждые четыре-пять минут.
Особенно тяжело было ночью: ехать приходилось с потушенными фарами, чтобы не навлечь на себя урчащих в небе пикировщиков. Монотонность… как ты тяжела, как опасна!.. Из головы испарились все мысли, ни о чем не хотелось, не было сил, думать, напал приглушенный автоматизм…
Вдруг резкий крик, удары в бок. С трудом приподнимаю непослушные веки: двенадцатицилиндровый «Бьюик» бесшумно мчит вперед, а впереди — чуть виднеющееся серое, монотонное полотно дороги круто сворачивает влево. Но что это прямо по курсу? Начинаю различать, как за его насыпью, из лощинки, будто продолжение асфальта, вырисовываются и начинают белеть расплывчатые очертания трехэтажного строения! Рывок, успеваю сбросить скорость и, чуть не опрокинувшись, в последнюю минуту вписываюсь в поворот… Силы окончательно покидают меня… Успеваю заглушить мотор и остановиться.
— Больше не могу!.. — промямлил я и тут же головой поник на руль. Мы оба заснули одновременно. Не заметили, что фары брызнули ярким светом — я нечаянно задел тумблер…
— Под трибунал!.. Под трибунал, мать вашу так!.. — услышал я, как кто-то орет над самым ухом. Меня трясут, что есть силы. Наконец, пришел в себя: какой-то полковник!
— Зачем демаскируете дорогу?.. Под трибунал!.. К счастью, он быстро разобрался, в чем дело, бешенство его сникло:
— Немедленно погасить фары! Отсюда ни с места! Приказываю ждать: я вам пришлю шофера.
Мы заснули опять. На этот раз разбудил меня старшина с требованием ехать дальше. Шофер так и не появился. Утром мы доехали до своих.
Отоспаться мне и сейчас не дали: помощник моего командира — поручик Ратко Николич — препроводил меня в дом хозяина усадьбы. За столом сидело несколько офицеров. Я отрапортовал, что прибыл по их вызову. Строго оглядели: