— Итак, я приехал в Киев в составе молодёжной сборной по триатлону, — начал свой рассказ Александр Иванович, — и меня с товарищем поместили в номере гостиницы «Днепровская гавань». Я был прославленным атлетом, одинаково непобедимым в плавании, велосипедных гонках и беге. В один из великих дней я и Геро увиделись на стадионе и с первого взгляда страстно полюбили друг друга. Мы оба были так прекрасны телом и душой, как только могут быть прекрасны невинная девушка в шестнадцать лет и пылкий юноша в девятнадцать. В тот же вечер мы, незаметно для любопытных взоров, сошлись в Первомайском парке и обменялись первыми целомудренными ласками.
— В номерах «Днепровская гавань» жил ваш дедушка ещё в 1909 году, — не утерпел я внести уточнение. — После революции гостиницу экспроприировали и в ней помещался штаб боевых дружин.
— Не перебивай меня, — тихо произнёс мосье Куприн, и я заметил, что глаза его порозовели.
— Во время этого нежного свидания мы осознали, как трудно нам стать мужем и женой, — продолжал Александр Иванович, — поскольку с нашими ограниченными денежными накоплениями решить жилищную проблему в Советском Союзе было невозможно. Среди глубоких вздохов, непрерывных поцелуев и солёных слёз мы решили терпеливо ждать той счастливой поры, когда два великих бога — бог любви и бог случая — ниспошлют нам радость соединиться навеки. А пока что Геро должна была ехать со своими родителями на дачу возле деревни Осокорки. Теперь это поэтическое место уже не существует, поскольку город наступил на него своей тяжеловесной пятой. — «Как же мы будем видеться?» — уныло спросил я. — «Мы можем видеться ночью, мой дорогой, — быстро возразила Геро. — Переплывёшь Днепр. Разве ты не лучший пловец Петербурга, а значит, во всём Советском Союзе и во всём мире».
В бурную ночь, когда дул жестокий северо-восточный ветер, а белые шипящие валы набегали на берег, растекаясь по песчаному пляжу, я переплыл Днепр. Шёл резкий, злой дождь. Я не мог стоять на ногах. Геро с трудом дотащила меня до шалаша. Я смертельно устал и был жестоко разбит волнами о прибрежные камни. Падая на подстилку из соломы, я успел прошептать её имя и растянулся без чувств. Обморок перешёл в здоровый сон. Это было ужасно — заснуть во время любовного свидания! Большего позора не существовало на свете — я обесславил себя на весь Советский Союз. Утром ни я, ни родители Геро не смогли найти её. Она ушла к пастуху, который ухаживал за тремя коровами, и у которого родители Геро покупали парное молоко и ряженку. Да, кто не знал настоящей любви, тот напрасно посетил сей мир!
Так закончил свой рассказ мой друг, и я крепко пожал ему руку. А мосье Куприн, высоко подняв бокал с вином, провозгласил тост за настоящую любовь, которую ему довелось испытать.
За две недели пребывания в Париже я не только прекрасно провёл время, но узнал также много фактов из биографий известных писателей, которые эмигрировали из России после революции. Мне это было интересно, потому что иногда я тоже кое-что пописываю. Александр Иванович Куприн был замечательный писатель и чрезвычайно достойный человек. Он однажды высказал мысль: «Есть, конечно, писатели такие, что их хоть на Мадагаскар посылай на вечное поселение — они и там будут писать роман за романом. А мне всё надо родное, всякое, — хорошее, плохое, — только родное».
Однажды, гуляя в Булонском лесу, я встретил писателей Алданова и Бунина. Поздоровался с ними, спросил о Куприне. Было грустно слушать их воспоминания о глубоко уважаемом мною писателе. Алданов так сказал мне о нём: «Жилось ему не сладко, хуже, чем большинству из нас. Но не это, думаю, было главной причиной его решения; может быть, что и вообще никакой роли в деле не сыграло. Знаю, что он очень тосковал о России. Меньше, чем кто бы то ни было из нас, он был приспособлен для жизни и работы за границей». А писатель Бунин тут же вспомнил о своей последней встрече с Куприным в Париже: «Он шёл мелкими, жалкими шажками; плёлся, такой, худенький, слабенький, что, казалось, первый порыв ветра сдует его с ног. Не сразу узнал меня, потом обнял с такой трогательной нежностью, с такой грустной кротостью, что у меня слёзы навернулись на глаза».
31 мая 1937 года представители общественности встречали писателя Куприна в Москве на Белорусском вокзале. 5 июня в «Литературной газете» была помещена беседа с писателем: «Я совершенно счастлив, что советское правительство дало мне возможность вновь очутиться на родной земле, в новой для меня советской Москве… Я в Москве! Не могу прийти в себя от радости…»