Получив шанс приобщиться духовности – то есть первый раз ужаснувшись всерьез смерти тела – ищущий продления жизни человек либо бежит от ужаса прочь (и тогда мир глянца, гламура – замечателен и спасителен, как опий для больного саркомой), либо сознает, что марксистская формула о жизни как способе существования белковых тел наивна; что жизнь – это обработка и переработка информации, ergo, единственный шанс добиться продления жизни – создать нечто такое, что останется после тебя.
Существование белковых тел ограничивается в России средним сроком в шестьдесят восемь лет; максимальный срок жизни духовного продукта, созданного этими телами, на сегодняшний день не известен. Пушкин жив, кто бы сомневался, и безымянный автор «Задонщины» жив (после физической смерти имя, которое надевает на себя жизнь, совершенно неважно), и сотни, тысячи, миллионы покойников по всему миру прекраснейше живут в своей духовной ипостаси. Так что, спрашивается, жизнью считать?
То есть «духовка» – это целенаправленная работа по продлению жизни, а вовсе не целенаправленная работа по поглощению того, что рекомендовано журналом «Афиша» (или Ксенией Собчак): вот что я хочу сказать. Хотя, с моей точки зрения, «Афиша» – замечательный журнал (а Ксения Собчак – весьма любопытная барышня). И многое из того, что рекомендуют потреблять эти два знаковых явления времени (в смысле выставок, книг, спектаклей, ресторанов, клубов и кинофильмов) действительно способствует поддержанию духовной жизни – примерно как массаж способствует поддержанию физической формы.
Нужно только понимать, что за чем идет и что из чего следует: механическое потребление сродни морковке перед осликом на водокачке, – животное ходит по кругу; и никаким массажем не добиться появления жизни в куске глины (рабби Лёв когда-то попробовал, но получился Голем).
То есть, например, я знаю немало писателей, занимающихся массажем публики, то есть написавших романы для того, чтобы срубить бабла, попасть в струю и вообще отметиться пахотой на литературной ниве; написанию таких романов можно научить в тот же срок, что учат массажу на соответствующих курсах; даже лицензия не нужна. Но у меня при их чтении возникает ощущение убитого времени и мерзостный, почти физический, привкус во рту, как глотанул прокисшего кефира.
Но вместе с тем мало кому известный писатель Александр Терехов, испытав десять лет назад всепожирающий ужас смерти (мужчины нередко в полном объеме ощущают этот ужас в возрасте примерно тридцати пяти лет, – именно он, а не начинающая убавлять обороты половая функция, приводит к кризису среднего возраста), – так вот, Терехов бросил все, плюнул на приносящую деньги халтуру, и отшельником в течение десяти лет занимался романом, получившим название «Каменный мост» и неподъемный объем в восемьсот пятьдесят страниц. На последнее, впрочем, Терехову было плевать, поскольку он имел дело с другим критиком, нежели литературный.
По моему разумению, получился лучший роман, написанный в России за последние годы. Он производит феноменальное впечатление, поскольку там герой, движимый страхом смерти, проводит реконструкцию совсем молодых жизней, оборвавшихся в 1943 году (сын наркома застрелил дочь посла), и, задыхаясь, пытается понять, почему в те времена люди часто не боялись смерти (да потому, что были наконечниками на стрелах, посылаемых Империей в вечность), и, в итоге, воскрешает вообще всю Империю, от Сталина до школьника.
Это – первый роман о сталинском времени, в котором нет ни бодания с императором, ни преклонения перед ним, но есть тяжкий труд прозектора, археолога, сыщика; там время засасывает в свою воронку так, что не за что ухватиться – и это при том, что закрученного сюжета нет, все с самого начала известно: неврастенический балованный мальчик застрелил, играя в любовь, равнодушную к нему девочку и застрелился в панике сам. Духовка не в описании любви, духовка в воскресении жизней и эпохи, духовка вообще может быть только в области созидания, а не в области потребления.