Как я уже говорил, наши «стандартные» дома располагались у горного склона, за которым простиралось плоскогорье, а на нём располагался жилой и промышленный массивы, вместе называемые по-старому Навтлуги. Это слово в переводе с азербайджанского означает «нефть».
Эти места мне были знакомы ещё до переселения в этот район, так как в одном из таких стандартных домов жила моя крёстная Мария Зубкова со своей матерью и сыном Юркой, косоглазым моим сверстником. Мы их изредка навещали, и каждый раз, когда шли вдоль забора стадиона, нас «атаковали» немцы. Это были пленённые еще в годы войны немецкие военные, в Тбилиси их было много, хотя уже заканчивались 40-е годы.
Немцы жили в палатках на поле стадиона, их перевозили по улицам города в огромных кузовах и прицепах автомашин. В нашем районе они строили жилые пятиэтажные дома из ломаного камня, в частности для работников авиационного завода. В этих домах люди живут до сих пор.
Немцы, содержащиеся на стадионе, часто, забравшись на его кирпичный забор и расположившись цепочкой, выпрашивали у прохожих продукты и одежду, предлагая в обмен различные поделки: крестики, свистки, ваньки-встаньки и т. п. Образчики этих изделий долго хранились у меня дома.
Кстати, в одно из посещений крёстной — ещё до переезда сюда — мать неосторожно отпустила меня одного погулять во дворе. Было мне 4–5 лет. Там я увидел, как такие же, как я, дети собрались у пожарного водоёма — небольшой ямы с бетонированными бортами — и кукурузными стеблями колотили по воде. Я присоединился к ним и тут же оказался в воде. Скорее всего, меня кто-то нечаянно толкнул. Я стал тонуть, хотя отчаянно колотил руками и ногами по воде, глотнул воды — и перед глазами пошли какие-то зелёные круги. Очнулся на мгновение, когда меня кто-то за волосы оттаскивал от ямы, и снова очнулся, когда меня трясли вниз головой, держа за ноги, после чего понесли в комнату крёстной.
Оказалось, спас меня местный армянский парень, прозванный Пушкиным за свою кудрявую чёрную шевелюру. Он, услышав крики ребят и увидев моё барахтанье в воде, вовремя сообразил, что случилось, и бросился на помощь.
Когда мы переехали жить в стандартный дом, то часто на улице встречали этого «Пушкина» и всегда радостно приветствовали друг друга.
Мать никогда не прерывала связи с тихорецкой роднёй, постоянно переписывалась с отцом, сёстрами и братьями. Писать письма она любила, поэтому неудивительно, что из Тихорецка к нам нередко приезжали гости — мои тётки Лиза и Дуся, а иногда и их знакомые. Все они приезжали не только для того, чтобы увидеться с нами, а, как правило, привозили на продажу продукты, в основном яйца, которые скупали по хуторам Кубани.
Благодаря одному из таких приездов тёти Лизы и её второго мужа Михаила в 1949 году я оказался в Тихорецке. Жить мне здесь пришлось долгих десять месяцев. Увезли меня в Тихорецк в феврале в расчёте на то, что через месяц-другой мать приедет за мной во время своего отпуска и увезёт обратно. Но получилось так, что она смогла приехать только в ноябре.
Десятимесячная тихорецкая жизнь кардинальным образом отличалась от тбилисской, да ещё и без матери. А начиналась эта жизнь с того, что, приехав в Тихорецк, я впервые увидел снег, который на моих глазах не только падал с неба, но и толстым слоем покрывал землю. И по снегу можно было ходить, валяться, кататься на санках. Поэтому первое, что я сделал сразу же после того как мы зашли во двор дома тёти Лизы, потащил по снегу санки на верёвочке. Не успел я пройти и десяти шагов, как на моём пути возник мальчишка лет двенадцати, который вытаращил на меня глаза и потребовал ответить, почему это его санки оказались у меня. Так и состоялось моё знакомство с Сашкой Сахаровым, сыном тёти Лизы, моим двоюродным братом. Был он вороватым, как и большинство его сверстников, не упускал ни одной возможности прибрать к рукам то, что плохо лежало. Его главной обязанностью в семье была добыча топлива для домашней печки, в которую шло всё, в том числе кизяки с дороги. Благо, верблюды и большие лохматые лошади, неведомо откуда взявшиеся в Тихорецке, а также быки были обычным транспортным средством и «поставляли» бесперебойно это топливо. Огромные куски берёзовой коры, сдираемые полотнами с брёвен, также были ценным топливом, и разрешалось это делать (сдирать кору) бесплатно на железнодорожной станции с привозимого вагонами леса. Кстати, эти куски бересты нередко применяли и для покрытия (в качестве крыш) всяких сараев, времянок, а то и жилых домов. Большой удачей мы считали, когда Сашке удавалось украсть тряпку, пропитанную машинным маслом, из смазочного кармана колёсной буксы на железнодорожном вагоне. И это не считая всяких подобранных с земли дощечек, щепочек, кусков угля и т. п.