Дело рассматривал один из старейших судей Соломбальского райсуда, который почему-то решил, что ни с доводами М.В., ни со мной как защитником можно не считаться. Процесс он провёл быстро, с массой нарушений и не очень-то обращал внимание на присутствующих, а их было достаточно много, так как дело вызвало интерес не только у знакомых М.В. Секретарь судебного заседания, будучи левшой и не успевая вести протокол — к чему она особенно-то и не стремилась, — вообще перестала записывать что-либо и на протяжении почти всего процесса «смотрела в потолок», надеясь, как я думал, на звукозапись, если таковая велась.
Не совсем чёткие движения судьи родили у меня мысль о его нетрезвости. Так или иначе, через 1,5–2 часа был оглашён приговор — год условно и штраф. Судья, видимо, рассчитывал, что мягкость наказания заставит М.В. отказаться от обжалования, но он не знал, что для М.В. иметь судимость значит отказаться от мечты своей жизни — уехать из России и жить за границей.
Изучив протокол судебного заседания, я был поражён тем, что он содержал описание ряда обстоятельств, которых вообще по делу не было, их не было в документах, о них не говорили в суде. Например, изъятый у М.В. процессор, согласно протоколу судебного заседания, во время изъятия был следователем упакован в мешок. На самом деле процессор изъяли без всякой упаковки, на его задней стороне, где расположены разъёмы для подключения, было наклеено несколько поперечных полосок бумаги, что совершенно не мешало при необходимости использовать процессор, не нарушая эти наклейки. Интересно то, что эту запись мы обнаружили при повторном прочтении протокола. При первом ознакомлении такую запись ни я, ни М.В. не видели. И таких «непоняток» по делу было много. Среди них обнаружилось ещё одно странное обстоятельство: тот самый профессионал по ПК (Г.) был допрошен на следствии, но очная ставка с М.В. не проводилась, не было Г. и на судебном заседании, и судья сделал всё, чтобы его не вызывать и публично не допрашивать. Все наши ходатайства о вызове в суд Г. и его допросе в суде были проигнорированы, и это при существенном расхождении показаний М.В. и Г.! Перечисленные детали навели меня на мысль — не является ли М.В. жертвой оперативной разработки подразделения «К» и не является ли Г. человеком, сотрудничавшим с этим подразделением, — и заставили отнестись к материалам дела с максимумом внимания. Теперь я не пропускал уже ни одной мелочи, ни одного шага, ни одной минуты из тех обстоятельств, при которых было совершено «преступление», и убедился, что оно было подстроено, то есть спровоцировано, именно специалистом Г., и по закону его должны были привлечь к уголовной ответственности, по крайней мере, как соучастника в роли подстрекателя. Однако его не только не привлекли ни к какой ответственности, но, по сути, спрятали, так как мои попытки найти Г. ни к чему не привели.
Всё это позволило мне в кассационной жалобе привести такие аргументы, что отмахнуться от них просто так было нельзя. Незаконный приговор был отменён. Новое расследование — а дело было отправлено на доследование — ещё больше запутало обстоятельства совершения преступления, что дало нам право более убедительно требовать розыска Г., проведения очной ставки, экспериментов в части хронологии и очередности событий и т. д. Одним словом, следствие вынуждено было прекратить дело в связи с отсутствием в действиях М.В. состава преступления.
Думаю, читателю интересно будет узнать, что в настоящее время М.В. уже третий год живет за границей, а за время, предшествующее отъезду, он успел параллельно закончить три вуза (медицинский, юридический, экономический) и изучить три языка — английский, немецкий и французский. Вот такие кадры, к сожалению, теряет Россия.