Вскоре до меня дошла печальная весть о гибели Бирюзова. 19 октября 1964 года он разбился в авиакатастрофе в Югославии, куда летел в составе правительственной делегации. Самолёт ударился о гору Авала. В 1975 году я был на этом месте как турист. Здесь, чтобы не забывали о погибших, был установлен памятник в форме крыла самолёта.
Так получилось, что наш стартовый дивизион оказался сформированным из донбасских парней, и только я, Нодари Партия да какой-то странный в поведении парень по имени Борис Парфёнов были призваны из Грузии. Все остальные грузины из команды, с которой я выехал из Тбилиси, оказались в соседнем ракетном дивизионе с наземным базированием, в Приекуле.
Кстати, Парфёнов оказался моим земляком и почти моим соседом и, что было поразительно, жил в одном доме с Машей Родионовой. Этот большой двухэтажный дом располагался метрах в трёхстах от моего дома на горе, его было видно издалека. Но, несмотря на мою дружбу с Машей, я ни разу не был не только в этом доме, но и даже около него. И только во время армейского отпуска в январе последнего года службы я, по просьбе Парфёнова, сходил в этот дом к его родителям. Маши в этом доме уже не было.
Донбасские ребята как на подбор были с гонором, манеры их поведения попахивали блатняком. Они с упоением рассказывали о трудной шахтёрской жизни и т. п. Но на поверку оказалось, что все они белоручки, в прямом смысле слова, так как ничего не умели делать, никогда не держали в руках не только топора, но, наверное, и молотка. И надо было видеть их потуги изготовить, например, колья для палаточных растяжек.
Несмотря на все эти минусы, в дивизионе никогда не было каких-либо разборок, конфликтов на тему дедовщины, унижений, а тем более насилия в отношении молодых солдат со стороны старослужащих.
Штаб нашей дивизии находился в Риге, штаб дивизиона — сначала в Елгаве, а потом переехал в Иецаву, ближе к базе.
Иецава — это был, по сути, большой хутор с почтовым отделением. Ходить в увольнение, а тем более в самоволку, было некуда, но всё же некоторые солдаты умудрялись и здесь бегать в эту самую самоволку, а Парфёнов, например, умудрился даже жениться на местной латышке и после демобилизации увез её в Тбилиси. Интересно, что уже после поступления в институт, когда нас, студентов, отпустили по домам на 10 дней, я навестил Парфёнова, застал его со всем семейством, но так как мой визит был неожиданным, то мы договорились, что я приду на следующий день. Однако на следующий день никто мне дверь не открыл, хотя было очевидно, что в квартире кто-то есть. Больше я никогда не пытался с Борисом встретиться, несмотря на большое желание с кем-нибудь повспоминать солдатские годы.
Из-за особенностей места службы нам каждый месяц устраивали групповые увольнения в Ригу, а летом и в Юрмалу. Отвозили туда на автобусе и отпускали до вечера.
Если упомянуть об отношении латышей к служащим на территории Латвии солдатам, то мы в своей среде считали, что они более лояльно к нам настроены по сравнению с эстонцами и литовцами. Но негатив всё-таки в отдельных моментах проявлялся. Был и со мной такой случай, когда продавщица на вопрос о стоимости книги, которую я выбрал, молча вырвала её у меня из рук и положила на полку и так же молча отошла от прилавка. Представить подобное в отношении латыша было просто невозможно!