Сиамская шла к двери неохотно и тяжело, как ходила всегда, а Трехцветная отказывалась покидать колокольню, пока ее сестра первой не выходила наружу. Там их ждал снег, ветер и мороз… Кошки спешили к трапезной, где (увы, но не всегда!) их ждал скудный завтрак.
Иногда, идя на дежурство, я забывал взять с собой еду кошкам и тогда (прости Господи!) скармливал им по паре печенья или куску булки с канона. Отказывались они крайне редко – сытость никогда не была у них правилом – и ели все, что им давали. Профессор кушал (именно кушал, а не ел или жрал) чуть в стороне от кошек и если какая-нибудь из них вдруг начинала интересоваться, что там ест Профессор, черный кот тут же отходил в сторону.
Так мы провели всю зиму… Я был рад, что кошки пережили ее, но наступившая весна – (начало апреля когда, казалось бы, было уже совсем не холодно) забрала их всех. Первым пропал Профессор, потом Сиамская и почти сразу вслед за ней – Трехцветная. Кошки смогли пережить зиму, но она все-таки догнала их… Кота и кошек убили болезни и осложнения после холодной зимы.
Почему я вспомнил о них сейчас?.. Не потому, что меня мучает совесть и что, мол, я мог бы сделать для несчастных животных чуть больше. Разве это спасло бы их от смерти? Их мог спасти только теплый дом. Профессору был нужен мягкий диван, на котором он дремал бы длинными вечерами, а кошкам хватило бы и холодного коридора с половичком возле батареи и хоть какой-то более-менее сытной еды, но не время от времени, а каждый вечер. Я вспомнил о трех кошках потому, что никогда не смогу написать рассказ о них. Нет, не только потому, что это будет рассказ о бессилии доброты, а из-за (все-таки усмехнусь собственному бессилию) торжества давящей художественной духовности в этом рассказе. Да кошка – не человек, но мне все равно пришлось бы оправдываться за все человечество. А значит искать причины и следствия, и обвинять тех (простите!) мерзавцев, которые подбросили животных в расчете на то, что вы, мол, вы тут в церкви Богу молитесь, вы – добренькие – вот и помогите Профессору, Сиамской и Трехцветной.
Но может быть, ничего этого не было, а?.. Не было чужой мерзости, не нужно моего оправдания и при чем тут озлобленная художественная духовность, которая, так или иначе, скатится в моем рассказе к уничижению человеческой сущности?
Все было гораздо проще: на территорию церкви подбросили кота и двух кошек. Не добренькие люди, а просто люди, как-то попытались облегчить жизнь животным, но зима оказалась сильнее. Это все!.. А вот если я начну писать рассказ, то вольно или невольно все-таки нашарю в своем тексте дурных и подлых людей и скажу о них все, что думаю. И может быть даже то, что они – выбросившие приученных к дому животных – опустились в моем понимании ниже уровня самих животных. Но стоит ли это говорить?.. Нет, даже не говорить, а верить в это и тратить на это слова?
Чуть выше я сказал, что человек, будучи всесильным по своему внутреннему содержанию, не всесилен во внешнем мире, но не только это является причиной его раздвоенности. Там, внутри себя, человеку нельзя заигрывая с духовностью становиться судьей и, изображая своего ближнего, рисовать его крохотной, жалкой фигуркой, как на древнеегипетских фресках. «Не судите и да не судимы будете…» Ненависть к другому человеку, – пусть даже вызванная состраданием – всегда останется только ненавистью, как трупный яд всегда останется только ядом.
Любого из нас можно сжать почти до полной потери человечности, почти уничтожить духовно, стереть как пыль со стекла, но человек никогда не останется, а если в нем жива хоть капелька веры, то и не сможет остаться один. Говоря «сжать» и «уничтожить» я имею в виду не только внешние обстоятельства, но и внутренние состояние человека. И не спасает ли тогда нас – обычных людей – наша же болезненная раздвоенность между земным «я хочу!» и другим, часто смутным и слабым, но куда более высоким, духовным пониманием, что чего бы ты не хотел, кроме этой «хотелки» все-таки есть еще что-то такое, что нельзя ни трогать руками, ни забывать сердцем… Достигнешь ты цели своей очередной «хотелки», достигнешь! Упрям человек и не так уж это плохо. Только не соединяй в себе все в единое целое и не говори, вот это мое «я» и ничего в этом «я» больше нет. Есть!.. Да, малое, да, часто почти умирающее, но что не умерло, то и не воскреснет.
Максим Горький написал: «Все для блага человека… Все во имя человека!» Хорошо бы… А вот если поблизости нет земного душевного блага? Если вокруг пустыня, и ты уже почти не веришь, не то что в какое-то благо, а в стакан воды, без которого скоро умрешь от жажды, кто же ты тогда?..