Услыхав однажды о том, что Курута получил в одно время знаки белого и красного орлов, я невольно воскликнул: «на эту ст...ву слетаются все хищные птицы». Заведуя впоследствии войсками, входившими в состав резервной армии графа Толстого, Курута имел дело с поляками близ Вильны на Понарской горе: оно без сомнения не кончилось бы в нашу пользу, если бы Куруту не выручил генерал Сакен (Дмитрий Ерофеевич.)
Хотя цесаревич, бывший яростным врагом либерализма, не терпел нм малейшего возражения или противоречия со стороны своих подчиненных, он однако простирал до того свое благоволение к А. П. Ермолову, которому он оказывал покровительство с самой войны 1805 года, что нередко терпеливо выслушивал резкие замечания этого генерала. Цесаревич, любивший Ермолова, отзывался о нём в следующих словах: «Ермолов в битве дерется как лев, а чуть сабля в ножны, никто от него не узнает, что он участвовал в бою. Он очень умен, всегда весел, очень остер и весьма часто до дерзости». Письма свои к Ермолову Е.В. начинал следующим образом: «любезнейший, почтеннейший, храбрейший друг и товарищ». В одном из них, писанном еще в 1818 году, находится следующее место: «вы, вспоминая древние римские времена, теперь проконсулом в Грузии, а я префектом или начальствующим легионами на границе Европы или лучше сказать в средине оной». В другом письме того же года цесаревич, иногда называвший Ермолова Патером Грубером[3], пишет ему между прочим: «я всегда был и буду одинаков с моею к вам искренностью, и от того между нами та разница, что я всегда к вам был как в душе, так и на языке, а вы — любезнейший и почтеннейший друг и товарищ, иногда с обманцем бывали».
Ермолов имел не раз с цесаревичем весьма сильные столкновения, которые для другого могли бы повлечь за собою очень неприятные последствия. Однажды перед самою отечественною войною Е.И.В., оставшись недовольным фронтовым образованием батальона гвардейского морского экипажа, коим командовал капитан-командор Карцов, выехавший на смотр на лошади, убранной лентами и бубенчиками, велел написать на его имя весьма строгий выговор; этот приказ, написанный дежурным штаб-офицером Кривцовым, был в присутствии Е.И.В. предварительно прочтен всем частным начальникам; когда Кривцов готовился уже выйти из комнаты для отдания приказа в печать, Ермолов, командовавший в то время гвардейскою пехотною дивизиею, в состав которой входил и гвардейский морской экипаж, сказал ему: «приказ хорош, но он не должен быть известен за порогом квартиры его высочества». Таким образом этот приказ, заключавший в себе выражения оскорбительные для храбрых моряков, и бывший вполне несвоевременным, ибо в это время полчища Наполеона готовились уже переступить Неман, не был никогда обнародован. Весьма замечательно что это не возбудило гнева цесаревича, и не вызвало ни малейшего с его стороны замечания.
Получив в том же году известие об отделении корпуса графа Витгенштейна, Ермолов в разговоре своем с цесаревичем, назвал это придворным маневром. «Помилуй, братец, — сказал цесаревич, — это тебе так кажется, а сестра Екатерина Павловна не знает где родить». На это Ермолов, отвечал: «возможно ли, что бы Наполеон, идя на Москву, послал корпус на Петербург, d'autant plus qu'il peut ètre tourné et culbuté daus la Baltique». Он бился об заклад, что неприятель не пройдет через Псковские леса и болота, за 30 червонцев, которые были ему выданы Курутою.
Однажды в 1815 году, великая княгиня Екатерина Павловна просила цесаревича представить ей Ермолова. Увидав его, она сказала ему: «я желала весьма с вами познакомиться; я слышала, что граф Витгенштейн и другие преследуют вас и успели даже очернить вас в глазах государя». Ермолов отвечал ей: «Эти господа несправедливо обвиняют меня лишь затем, чтобы оправдать свои неудачи; они подражают Наполеону, который свое поражение под Лейпцигом приписывает лишь полковнику, слишком рано взорвавшему мост, что же касается до неблаговоления государя, я, будучи награжден наравне с лицами, к коим его величество наиболее милостив, не имею повода замечать этого». Цесаревич сказал ей: «ты, матушка, слывешь у нас в семье вострухою, не пускайся с ним слишком далеко, потому что он тебя двадцать раз продаст и выкупит». Ермолов сказал великой княгине: «я почитаю себя весьма несчастливым тем, что не будучи известен В.В., я представлен вам в столь неблагоприятном свете его высочеством, который бесспорно первый иезуит». Цесаревич, рассердившись, гневно спросил: «а почему?» В ответ на это Ермолов указал ему на вензель государя, украшавший генерал-адъютантские эполеты, лишь за два дня перед тем пожалованные цесаревичу. Великая княгиня расхохоталась.
3
Грубер был генерал ордена иезуитов, жил в Петербурге в царствование императора Павла, и некоторое время пользовался его отменною благосклонностью.