«Ангелы какого цвета? – спрашивает Ашот. – То-то! Поэтому мы идеальные и неподкупные, хотя иногда любим выпить. А дьяволы? Их не поймешь, они серо-буро-малиновые, как обложка журнала „Человечество и прогресс“. И потому нас быстрее раскупают в привокзальных киосках. Если у вас найдется бутылка водки – могу нарисовать ваш портрет».
Синий чулок его благосклонно слушает, и мне кажется, что Ашот сейчас гораздо ближе к цели, чем Дроздов, – тот подбивает полтавского сержанта, который уже ревнует синюю даму к Ашоту, к использованию служебного положения вплоть до взлома ресторанного буфета.
Не знаю, что у них из этого выйдет, зато этот англичанин-русист, к моему удивлению, пишет свою статью со знанием дела и с полным пониманием русской души, хотя толкует о вещах спорных и деликатных. Такую статью я, пожалуй, опубликовал бы в «Науке и мысли», да простит меня академик Лихачев. «Слово о полку» – вещь деликатная. Я солидарен с английским графом: он называет «слово» апокрифом конца восемнадцатого века, хотя его коллега по титулу Лев Николаевич Толстой отзывался о «Слове» еще энергичней. Но, что дозволено Толстому…
Английский граф начинает с извинений. Понятно, что «Слово о полку Игореве», пишет он, является для русских людей святыней. И даже осторожные сомнения в его подлинности воспринимаются как кощунство, хотя безоговорочно доказать подлинность «Слова» можно только находкой второго экземпляра, потому что не доказано даже существование первого.
Не знаю, не знаю, нужно ли извиняться… По мне, методы этого Мусина-Пушкина из восемнадцатого столетия похожи на приемчики трифоновдормидонтовичей из нашего двадцатого – нашел, издал и потерял. А вы кушайте. Сгорела рукопись в московском пожаре – удобно. «Есть ли жизнь на Марсе?», "Подлинно ли «Слово о полку Игореве», «Бывал ли Перун в Древней Греции?» – иди проверь. Впрочем, жизнь на Марсе – уже проверили. Что же делать?
А вот что: граф Водзорд советует искать второй экземпляр «Слова» не в монастырях, не на Севере и не в сибирской тайге, а в Центральном архиве Советской Армии. Англичанин уверен, что второй экземпляр «Слова» находится именно там. В самом деле, где ему еще прятаться? По меркам двенадцатого столетия «Слово о полку Игореве» ко всему прочему было военной реляцией и, как военный документ, рукопись могла сохраниться до петровских времен, угодить в архив какого-нибудь полка – Преображенского, например; и затеряться среди ведомостей о выдаче подштанников. А уж оттуда после революции «Слову» была прямая дорога в Центральный архив Советской Армии, потому что военные архивы пытались сохранить во все времена – даже ведомости о подштанниках.
Пожалуй эти рассуждения чересчур остроумны для научной статьи. Я с подозрением перечитываю концовку… Граф Водзорд едва заметно изменил тональность, и его совет искать второй экземпляр «Слова о полку Игореве» среди гренадерских подштанников Преображенского полка отдает мистификацией…
Леонард Христианович пыхтит за стеной, вызывая духов. Я заказал бы ему вызвать дух автора «Слова о полку Игореве», и тут собралась бы целая толпа теней-претендентов.
Стоп, себе думаю, а не дурак ли я?
Я внимательно приглядываюсь к фамилии графа Водзорда и, читая ее задом-наперед, обнаруживаю подлинную фамилию автора статьи.
Дроздов!
Попался, оборотень! Тискаешь статейки в чужих журналах и думаешь, что я тебя не узнаю! А я-то гадаю, откуда такие умницы английские графья берутся! Может, когда хочет. Что если вычеркнуть из завещания Белкина и вписать в заместители Дроздова?…
Я выхожу в сумрачный коридор, собираясь спуститься в вестибюль, чтобы в присутствии полтавского сержанта сказать Дроздову несколько добрых слов, а то он в самом деле может что-нибудь над собой сотворить.
Иду.
Как вдруг слышу на лестнице тяжелые шаги и замираю на месте.
Шаги в полумраке, когда за стеной вызывают духов, – это страшновато.
Мне чудится появление в коридоре по вызову доктора Гланца какого-то каменного гостя, вроде гранитного памятника одному ревнивому мужу одной веселой вдовы, которая, был грех, приходила ко мне по ночам в гости, когда Татьяна была маленькой. Этот памятник, ростом головы на три выше своего хозяина, торчит на пьедестале в самом центре печенежкинского кладбища, и при мысли, что этот громоотвод приперся в гостиницу, чтобы свести со мной счеты, у меня начинается сердцебиение.
Я прижимаюсь спиной к стене прямо под огнетушителем. Покойник был у
нас начальником отдела кадров после милейшего Луки Феодосьевича и очень не уважал меня за то, что я не выпивал с ним, не считался с его мнением и приводил устраиваться на работу в институт отсидевших подозрительных личностей. Ну и, наверно, был очень недоволен тем, что его не похоронили на мемориальном кладбище.
Но шаги все ближе…
О, ужас!…
В полумрачный коридор входит зеленоватая фигура с черными лапами и в круглом сверкающем головном уборе. Она (фигура), не размышляя, направляется к моему прежнему номеру – туда, где окно выбито.
Это за мной.
Дождался.
Допрыгался!
Таинственная фигура прислушивается перед моей бывшей дверью и глухо стучит в нее согнутым когтем.
Фигура, наверно, думает, что я там, но ей никто не отвечает, потому что я торчу здесь, как подставка под огнетушителем. Вот он, я! Но фигура не замечает меня. Она сдирает с правой лапы черную кожу, прикладывает ухо к двери и стучит громко, настойчиво: тук-тук-тук…
У, опять никто не отвечает. И не ответит. Молчок за дверью. Меня там нет, уж я-то знаю. Там холодно, там раму вынесли.
Фигура сдирает кожу с левой лапы, сует обе кожи в карман и уходит из коридора, вдавливаясь в мягкий ковер тяжелыми шагами. Только теперь со спины я узнаю Космонавта. Так, тяжело ступая, он, наверно, бродил по Марсу и пугал своим скафандром марсианских ворон – а здесь, в сумрачном коридоре, его новенькая генеральская форма выглядит попричудливее марсианского скафандра – на ней все блестит: погоны, пуговицы в два ряда, бляха на фуражке и черный лакированный козырек.
Ну, напугал…
Я с сердцебиением возвращаюсь в свой новый номер, сожалея о том, что разрешил Софье Сергеевне извести на Ведмедева всю бутылку дроздовского коньяка. Двадцать капель мне сейчас не помешали бы.
Валюсь в кресло и начинаю размышлять. Появление марсианина очень странно – час назад он со всеми распрощался и уехал в Москву на телевизионном автобусе, а вот сейчас скрытно вернулся и постучал в мой номер. Что все это значит?
В коридоре опять шаги…
Марсианин уже разузнал у дежурной дамы, в какой номер меня перевели, и возвращается. Сейчас он войдет ко мне. Кто он такой? Что ему от меня нужно?
Я бегу к подушке, перекладываю наган в карман пиджака, возвращаюсь в кресло и хватаю журнал.
Откуда столько прыти взялось… Так и до инфаркта недолго.
В дверь тихонько стучат.
– Входите!
Марсианин входит. Я гляжу ему в лицо, ожидая, что сейчас раскроется его настоящая сущность – полезут клыки, рога и все остальное, что ЕМУ положено.
– Вы не спите, Юрий Васильевич?
– Как видите. А я думал, что вы уехали.
– Да, уехал, но передумал и вернулся.
– Раздевайтесь.
Марсианин достает из шинели бутылку водки, ставит ее на стол и цепляет шинель на вешалку. Собирается сесть в кресло напротив меня, но шинель, как подбитая птица, срывается с вешалки и падает на пол.
– Шнурок оборвался, – огорчается марсианин и цепляет шинель на вешалку прямо за воротник. – Шьют, мастера! Даже генеральскую шинель толком не умеют…