Мне довелось быть советником в одном из таких формирований, которым командовал капитан Доминго Унгрия. За десять месяцев эта диверсионная группа, численностью 12 бойцов, превратилась в XIV партизанский корпус, в котором сражалось около 3 тысяч человек. Мы совершили около 200 диверсий и засад, и ориентировочные потери противника составили более двух тысяч человек. Безвозвратные потери XIV корпуса за все время боевых действий составили всего 14 человек -- причем одного убили в Валенсии анархисты, одного нечаянно подстрелили свои при возвращении из тыла противника, один погиб при установке мины, один погиб при переходе линии фронта ( шальная пуля попала в рюкзак с динамитом), а 10 сложили головы в боях.
В начале ноября 1937 года я сдал свои обязанности герою гражданской войны Христофору Салнину и выехал на Родину.
После поражения республиканцев часть личного состава XIV-го корпуса, захватив судно, перебралась в Алжир, оттуда в Советский Союз. Часть бойцов перешла испано-французскую границу и была интернирована. Когда французские власти приняли решение о выдаче их фалангистам, бойцы в полном составе совершили побег из концлагеря и ушли в горы. На базе их партизанских отрядов были созданы 27 бригад, сведенных в 9 партизанских дивизий. Они повесили Дуче и освобождали от фашистов Марсель и Париж. Четверо бойцов XIV корпуса впоследствии вместе с Фиделем Кастро высаживались на Плайя Хирон...
* ЧАСТЬ III. ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА... *
Глава 1. Возвращение
Грузовое судно миновало Кронштадт. Впереди, в туманной дымке на редкость погожего осеннего дня, уже маячили знакомые контуры Адмиралтейства и Петропавловской крепости.
Вместе с несколькими товарищами я возвращался из Испании. Счастливые и взволнованные, смотрели мы на темную с прозеленью воду родного Финского залива, на золотую иглу знакомого шпиля.
Дорогая моя Родина, мы вернулись!
Позади остался трудный год в далекой и до боли близкой Испании. Там мы похоронили немало соотечественников. Там нашли верных друзей. Там земля впитала капли и нашей крови.
И все, что сделано нами, сделано во имя светлой Отчизны. Разве не она послала нас к испанским братьям? Разве наша любовь к Испании была не ее любовью?..
Ленинград!
Каким прекрасным предстал ты передо мной в погожий осенний день 1937 года! Я повидал Мадрид, Барселону, Париж, Антверпен, Брюссель. Спору нет, и они были красивы по-своему. Я даже изменил первоначальное мнение о Париже, увидев его на обратном пути из Испании ранним утром, когда трудовой люд спешил на работу, а крикливые гамены, шныряя в толпе, совали в руки прохожих "Юма".
Но ты, Ленинград, прекраснее всех столиц! Я шел по улицам, с трудом удерживай от искушения прижаться щекой к шершавой известке любой стены, и, не удержавшись, касался ладони то перил моста, то мокрой коры деревца, то холодного чугуна уличных фонарей.
-- Надолго? -- спросила меня дежурная гостинице.
-- На сутки.
Я не сказал, что и эти сутки повиснуть д моей совести, что и за них придется давать объяснение. Но я не мог покинуть Ленинград, едва ступив и его землю.
Репрессии
В Ленинграде я узнал страшную весть Начальник штаба советников -полковник Иван -- как мы его знали, приехав в Ленинград бросился с мои и погиб. Как позднее я узнал, поводом послужило вступление Сталина на совещании командного состава в июле месяце.
Все началось с телефонных звонков.
Может быть, это покажется странным, но в моей памяти отлично сохранились номера многих домашних и служебных телефонов знакомых и содуживцев.
Поэтому, оставшись один, я буквально повис на телефоне.
Но вот досада! Куда бы я ни звонил отвечали совсем незнакомые люди.
Не мог же я перепутать все номера? Инчего похожего раньше не бывало...
Неуверенно набрал номер управления военного коменданта станции "Ленинград-Московскй".
-- Дежурный помощник коменданта Черюгов слушает...
Наконец-то хоть один знакомый голос! Он, правда, стал каким-то другим. В бытность Писарев Чернюгов отвечал громко, бодро, а став помошником комендан-та, вроде бы оробел. Но сейчас не до этого...
-- Здравствуйте, товарищ Чернюгов! Свринов говорит!
Трубка некоторое время молчит. Потом Чернюгов неуверенно осведомляется:
-- Какой Старинов? Товарищ военинженер третьего
ранга?
-- Ну да, он самый! Не узнали? Трубка молчит.
-- Вы слышите меня, товарищ Чернюгов?
-- Да, слышу... Вы откуда, товарищ военинженер?
-- Сейчас -- из гостиницы, -- смеюсь я, узнавая характерные нотки в чернюговском голосе и потешаясь его недоумением. Может быть, писарь считал меня погибшим? И я спешу успокоить его: -- Со мной все в порядке! Жив-здоров! А как вы там?
-- Все нормально, товарищ военинженер...
-- Послушайте, товарищ Чернюгов, я, собственно, вот зачем звоню... хочу узнать, где сейчас Борис Иванович Филиппов.
Ответа нет.
-- Слышите вы меня? 1 Да, Чернюгов слышит.
-- Он теперь... на курорте... -- В голосе Чернюгова то ли пренебрежение, то ли снисходительность.
Я слышу, как звонит на столе дежурного другой телефон.
-- Извините, меня вызывают...
Подержав в руке замолчавшую трубку, тяжело опускаю ее на рычаг.
Конечно, Борис Иванович выбрал неподходящее время для курортных разъездов. Здравомыслящие люди в конце октября на юг не едут. Но все равно тон Чернюгова слишком неуважителен. Или у бедняги голова закружилась от повышения по службе?
Пожав плечами, звоню опять. На сей раз в Управление военно-транспортной службы Октябрьской железной дороги, своему однополчанину Коле Васильеву. Этот все растолкует!
И впервые слышу в ответ короткое страшное слово: "Взяли".
Взяли? Арестовали Бориса Ивановича? Милейшего Бориса Ивановича Филиппова, всегда трепетавшего перед начальством? Душевного, простецкого Бориса Ивановича?
Непостижимо! Значит, его дружелюбие, заботливость, простота -- все это было страшной маскировкой?..
Я вдруг стал противен самому себе. Да что же такое происходит? Или я чего-то трушу? Как посмел я усомниться в Филиппове?!