Еще и издевается, смеется нам в лицо и с улыбочкой уходит. Мы, как прибитые, остаемся на месте. Три гусыни с пирожками в руках. Проклятый Каркай-баба! Вот так получается, когда живешь чужой головой.
— Видели? Его охватило любопытство! — негодует Алиса. — Так я ему и поверила.
В Алисе проснулись все черти. Она вся кипит, вот-вот взорвется. Да и как не кипеть, когда ты знаешь предмет на пять, а тебя ставят на одну ступень с пустышкой Лилианой?! Алиса в ярости невыносима. Вот и теперь пристала к Кырлибабе, как репей: догнала его, требует выслушать еще раз, убеждает, что знает предмет отменно. Бедный Кырлибаба, мне его жалко. Чтобы избавиться от нас, он соглашается…
Откуда приходит грусть? Приносит ли ее ветер, рассеивается ли она с солнечными лучами, источают ли ее вместе с ароматом цветы? Должно быть, существует бацилла грусти. Иначе в чем причина печали, беспричинной кручины? Почему все перестает тебя радовать? В монастыре и то, наверное, веселее. Хоть бы уж Толя пришел со своими хохмами, что ли. Я полна всяческих угрызений. Кажется, сегодня натворила глупостей столько, как никогда. А случай с Кырлибабой — просто верх идиотизма. Он еще так снисходительно отнесся к нам. Чего было лезть к нему? В конце концов, какое право у нас допытываться, что да как? Нет, нет, надо накинуть узду на свои прихоти.
И тут некстати вспомнилось, что мне уже девятнадцать лет, что вот проходит моя девятнадцатая весна, а я нынче не слышала ни жаворонка, ни кукушки. И я затосковала по пыльной проселочной дороге, по полыни, по колодцу с журавлем. Подойти бы сейчас к такому колодцу, вытащить бадью свежей воды и освежить ноги. Неужели на свете есть что-нибудь приятнее такого ощущения? И еще мне хочется пройтись по лесной тропинке, облюбовать зеленую поляну и упасть в траву. Весной особенно раздражает гул машин и едкая вонь асфальта. Как мне надоело тут, я хочу домой, в деревню, к маме! Я чуть не плачу от тоски. Я больше не хочу заучивать даты рождения королей, причины и исходы минувших войн. Хочу дышать родной землей. Теперь, когда один экзамен позади, мы можем пойти в кино, можно гулять, можно потанцевать на танцплощадке. Но нас никуда не тянет, мы плетемся в свое общежитие, как старухи в богадельню. Только Лилиана опять где-то гуляет.
Нет, чудеса бывают: Лилиана, оказывается, нигде не скитается. Она просто-напросто спит. На столе в стакане — свежие ландыши. Интересно, сама купила или кто подарил? Солнце бьет прямо в окно, в комнате душно. Сразу начинает болеть голова. Только Лилиана спит, дрыхнет как убитая. Ее золотистые волосы рассыпались по подушке. В прошлом году она носила косы, я любила их заплетать. И это доставляло мне большое удовольствие. А когда она их обрезала, так я целую неделю ходила расстроенная.
Внезапный возглас Алисы прервал мои размышления. У нее очень гуманная идея: навестить Виктора в больнице. А в самом деле, почему бы не навестить? Ведь он у нас бывал почти ежедневно, мы подружились с ним, он обрадуется, когда мы нагрянем.
— Может, разбудить Лилиану? — спрашиваю я робко.
Алиса категорически против. Она лично ничего против Лилианы не имеет, но лучше Лилиана пусть сама сходит, одна. У них с Виктором иные отношения. Мы будем стеснять их. Все очень логично, Лилиана не должна обидеться. Проделав краткую ревизию своего бюджета, выясняем, что можем купить шоколадный торт или коробку мармелада. Ладно, купим мармелад; чтобы не выглядеть скупердяями, нальем ему бутылку вина из моих запасов — из отцова кувшина.
— Возьмите и ландыши со стола.
Лилиана смотрит на нас своими огромными небесно-голубыми глазами. Что в них написано, кто их прочтет? Почерк, во всяком случае, неразборчивый, мы прочитать не в силах.
— Цветы твои, ты и неси. — Голос Алисы неуверенный.
— Они такие же мои, как и ваши. Игорь принес и поставил на стол. А я в больницу не пойду — не выспалась.
Голос у Лилианы тоже невеселый. На нас она не смотрит, уставилась в одну точку на потолке и не пошевельнется. Мы выходим, как спутанные. Как-то неловко, и неизвестно отчего. В дверях нас окликнула Лилиана:
— Кубик, если Виктор спросит обо мне, скажи, что пошла домой, мол, надо помочь маме. Ну, стирка там или еще что.
— Я не смогу соврать.
— Тогда скажи, что я не выспалась, вот и осталась.
— Нет, не скажу.
— А что скажешь?
— Не знаю.
В больнице мы долго ждем халаты. Старая суровая санитарка показывает, куда надо идти, и наказывает не шуметь, потому что тут не стадион. По узким коридорам идем тихонько, из палат выглядывают лица больных. Боже, сколько страдающих людей! В нашем общежитии просто рай земной, царские палаты, которые мы не можем как следует оценить. С нашими краснощекими физиономиями мы здесь кажемся позорно легкомысленными, нам даже стыдно, что мы такие здоровые.