– Я смотрю, вы место-то не случайно выбрали, грехи замаливать, – кивнул Иван на церковь.
Главарь оглянулся на храм, потом, бросив словно нечаянный взгляд на калмыка, согласился с гостем:
– Да, место не случайное. Богоугодное!
Именно на этом слове, сказанном столь многозначительно, калмык и сделал свой бросок. Да не на того напал! Бывалый охотник Самойлов, не вставая, лишь отпрянул в сторону и подставил калмыку ногу. Тот перелетел через нее и замер со звериным оскалом на хитрой морде. А что ему еще оставалось? Наш герой приставил к разбойничьему горлу нож и как ни в чем не бывало спросил:
– Ну, а ты какому богу молишься? На гостя сзади-то нападать негоже!
Главарь довольно пыхнул своей люлькой – он оценил ловкость незваного гостя.
– Прыток ты, братец! – Поляк неспешно поднялся. – Ну пойдем потолкуем, – бросил он на ходу Самойлову. – Яцура, оставь нас! – приказал он калмыку, со звериной преданностью бросившемуся за хозяином.
Конечно, драгуны не могли ничего слышать, но труба, оставленная командиром, позволяла лицезреть всю сцену до мелочей. Лишь сумерки, скрывшие удаляющихся от костра собеседников, не позволили Маслову и Вожжову наблюдать картину событий дальше. Маслов отнял от глаз трубу.
– Вроде обошлось, – произнес он, не оборачиваясь. – Везучий наш Ванька – слов нет!
– В чем везучий-то? – усмехнулся Вожжов.
– Вот мы с тобой комаров кормим в лесу на холоде, а он – в тепле, у огня.
– А-а-а! – махнул рукой с досады Вожжов. – Не хотел бы я с ним местами поменяться. Лучше на холоде, да живому, чем у черта на сковородке.
– Трусоват ты, брат, – сделав это заключение, Маслов вновь стал смотреть в трубу, пытаясь выхватить из сумерек знакомый силуэт в плаще, благо, что полная луна заняла свое законное место.
Тем временем Иван вместе с главарем подошел к пленникам, сидящим спина к спине.
– Ты хоть знаешь, кого на свою голову схватил? – спросил Иван, оглядывая французов.
– Кого?
– А того, что завтра два полка весь лес прочешут и тебя, дурака, с твоим войском на первой же березе и вздернут. Рядком.
– Ой ли? – загоготал разбойник, и банда отозвалась дружным смехом, словно эхо в горах.
«Вымуштрованы как у него бандиты!» – мелькнуло в голове у Ивана, а до слуха донеслось:
– Что-то не верю я, что за двух вшивых иноземцев гвардия в лес по грибы пойдет.
– Мил человек, тебе, чтоб поверить, ждать до полудня осталось. А уж потом не обессудь! Да и на что они тебе?
– Думаю выкуп просить.
– Выкуп? Ха, – крякнул Самойлов. – Только кого пошлешь за выкупом-то? С тобой и с косоглазым твоим разговор короткий будет – за ребро и на крюк!
– А ты что ж, хочешь, чтоб я их отпустил? – удивился главарь. – И кто это тебя послал, коли два полка завтра в лес собрались?
Ивану порядком надоело разглагольствовать с этим не самым приятным собеседником, а потому он попытался свернуть разговор:
– Вот тебе мой сказ: забирай все, что взял в карете, и беги! А нашей встречи, почитай, и не было.
– А ты, значит.
– А я, значит, – оборвал Самойлов непонятливого визави, – утром их сам отвезу. И облавы не будет.
Главарь оглянулся на пленников, пытаясь оценить пользу предложенной сделки:
– Н-да, хороша девка! – засомневался он. – Жаль такую задарма отпускать.
– Девка-то? Да, девка хороша! – согласился Самойлов. К чему отрицать очевидное?
Главарь перебил Ивана и резко изменил тон:
– А вот тебе мой сказ! Вышлю я поутру дозорного. Ежели правду сказал, быть по-твоему! А ежели соврал – на кол посажу. Отдыхай пока. Токмо шпажонку свою и пистоль отдай.
Тут же словно из-под земли вырос калмык и принял у Самойлова оружие.
Глава VII,
о панталонах, париках и сердечном трепете
Варенька Белозерова не считала себя красавицей: плечи узковаты, шея не так чтобы очень длинна, носик курносый, как у простолюдинки. И щеки слишком бледны. Правда, бледность нынче в моде, но все же румяная, озорная, златокудрая сестрица Сонечка всегда казалась ей куда как милее. Однако смотреть на себя в зеркало Варя любила, особенно нравилось ей неспешно приглаживать волосы гребнем, следя при этом, как рассыпаются они после пушистой темной волной по плечам. Вот и теперь сидела она, простоволосая, в полумраке спальни и задумчиво глядела на свое отражение, медленно расчесывая густые пряди. Соня между тем никак не могла утихомириться: еще утром не сумела она сыскать голубых лент, что так шли к ее волосам, пришлось вплести белые, а это выглядело совсем уж блекло, и теперь, перед сном, она снова принялась все осматривать и нетерпеливо выворачивать, а вдруг где и отыщутся. Но ленты все не находились, Соня собралась было звать на помощь служанку Стешку, как дверь в комнату распахнулась и обнаружила за собой тетку важного вида, которая не преминула войти и строго оглядеть своих подопечных. За теткою вкатился ворох тряпья (девка-прислужница едва видела, куда несет пышные господские платья и разнообразное нижнее белье), каковой, впрочем, был тут же бережно возложен на кресла.